свой живот, чтобы избавиться от неприятного ощущения пустоты внутри. Рядом сидел счастливый Уолтер.
Вернувшись домой из больницы, я прежде всего уволила няньку. Я с самого начала была против нянек. Объяснила Уолтеру, что Эстер делает всю работу по дому, я же ничем не занята, но он пришел в ужас от мысли, что я сама буду ухаживать за своим ребенком. И нашел няньку. Крупную немку, седую, с огромной грудью, этакую бабушку, которая считала, что мне нечего делать в детской, поскольку она все равно лучше умеет обращаться с детьми. Она подпускала меня к ребенку только во время кормления и всем своим видом давала понять, что кормить ребенка грудью ненормально, это лишь моя прихоть, которая мешает ей выполнять свои обязанности.
В тот вечер мы поскандалили с Уолтером. В первый, но далеко не в последний раз в том году. Он считал причиной наших скандалов мою нетерпимость, мое тщеславие, мое упорное нежелание думать о ком-то, кроме себя и ребенка. То есть о нем. Все эти обвинения произносились тоном, который больше подошел бы не разъяренному мужу, а надменному евнуху с рекламы дорогих мужских костюмов из «Таймса».
Я злорадно жалела его, предпочитая не вспоминать, почему решила завести ребенка, но прекрасно помня о том, что, если бы Уолтеру удалось настоять на своем, это произошло бы значительно раньше, Дэвид уехал, и мне нужен был ребенок, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту. Материнское чувство проснулось не до, а после того, как я забеременела, и я даже не представляла себе, сколько счастья оно мне принесет. Не могла предположить, что, когда Андреа подрастет и перестанет полностью зависеть от меня, мне понадобится второй ребенок; когда Филиппу еще не исполнится двух – третий, чтобы еще раз стать частичкой того магического круга, который позволит мне отрешиться от всего остального. И даст ощущение полноты жизни.
Если бы я верила в судьбу, то считала бы, что это она привела меня с детьми в парк в тот зимний день три года назад, когда вернулся Дэвид. Восьмилетняя Андреа уже ходила в школу, Филипп – в утренний детский сад, Сьюзи только что исполнилось два года. Мы лепили снеговика из серого мерзлого снега, оставшегося после недавнего снегопада. В парке мы были одни, все остальные явно решили, что слишком холодно сидеть на мокрых скамейках. Стоя на коленях, мы делали голову, и я не подозревала, что за нами наблюдают, пока Филипп не сказал: «А мы с мамой лепим снеговика». Я повернулась, чтобы посмотреть, с кем это он разговаривает, и увидела Дэвида. И тут же разрыдалась.
– Мама, мамочка, ты что? – испугался Филипп.
Сьюзен тоже заплакала.
– О Господи, – пробормотала я сквозь слезы, – они никогда не видели, чтобы я…
– Прости, – ответил Дэвид.
Сьюзен ревела все громче. Я протянула к ней руки, она подбежала и, уткнувшись в меня, сбила с ног. Я шлепнулась в снег.
– Почему мама из-за тебя плачет? – сердито спросил Филипп.
– Уже не плачу. – Немного успокоившись, я пыталась утихомирить Сьюзен, которая безудержно рыдала… – То есть плачу, но он не виноват. Я просто испугалась. Я же не знала, что он здесь. Думала, мы одни. – Я никак не могла унять слезы и в довершение всего начала икать. Прижимая к себе Сьюзен и опираясь на руку Дэвида, поднялась с земли.
– Эй, Сьюзи-Кьюзи, не плачь, – сказала я.
Сьюзен рыдала. У меня заледенели ресницы, текло из носа; у нее на личике образовалась сопливая каша. Я высморкалась, икнула и повторила:
– Успокойся, Сьюзи. Видишь, мама больше не плачет.
– Зато икаешь, – уточнил Филипп.
– Мама больше не плачет. – Не обращая на него внимания, я вытерла Сьюзен нос. – Я немножко ушиблась, но уже не больно.
– Где ты ушиблась? – спросил Филипп.
– Филипп, – сказала я и опять икнула. Слезы высохли, но голос еще дрожал. – Я хочу, чтобы Сьюзен поняла. Как еще объяснить двухлетнему ребенку?
– Что объяснить?
– О Господи, – пробормотала я и взглянула на Дэвида. Он беззвучно смеялся. Я улыбнулась. Еще раз икнула. Сьюзен постепенно успокоилась.
– Теперь тебе ясно, почему я так выгляжу, – сказала я Дэвиду.
– Ты прекрасно выглядишь.
– Постарела.
– Ты прекрасно выглядишь, – повторил он.
– Ты тоже.
– Откуда ты здесь взялся? – Филипп задал вопрос слишком серьезным тоном, и я насторожилась.
– Видишь ли, – ответил Дэвид, – я тут прогуливался, увидел, что кто-то лепит снеговика, и подошел посмотреть.
– Помогать будешь?
– Конечно.
– Тогда иди ищи камешки для глаз.
– Мне кажется, это твоя забота, – заметила я.
– А он на что?
– Лучше пойди сам, – посоветовала я, все еще держа Сьюзен на руках. – Ты лучше знаешь, где найти подходящие.
– Тогда пусть он тоже пойдет со мной.
– Какой смысл? – спросила я с притворной беззаботностью. – Зачем делать вдвоем то, что можно сделать одному?
Он нехотя отправился на поиски.
– Мамочка плачет, – сообщила Сьюзен Дэвиду.
– Похожа на тебя, – улыбнулся он ей.
Я кивнула:
– А старшая еще больше.
Он вопросительно посмотрел на меня:
– Старшая?
– Андреа – Энди. Ей восемь. У меня трое. Андреа родилась в том году, когда ты уехал.
Филипп спросил что-то про камешки, я, не поворачиваясь, крикнула в ответ, чтобы нес, какие есть. Дэвид стал еще красивее, чем девять лет назад. Возмужал. Я опустила Сьюзен на землю, и она принялась играть в снегу.
– У тебя есть дети, Дэвид?
– Девочка.
– Голубоглазая?
– Представь себе, да, – улыбнулся он.
Филипп принес камешки, я сказала, что они слишком маленькие, и почувствовала себя виноватой. Он побежал за другими.
– Как ты здесь оказался?
– Я иногда приезжаю по делам. Последние года полтора останавливаюсь в гостинице на углу 96-й улицы и Пятой авеню и брожу в парке, надеясь наткнуться на тебя.
Девять лет. Казалось, мы прожили их в пространстве, но не во времени.
– Ну, если и эти не подойдут… – крикнул издалека Филипп.
– Нам не удастся поговорить. Филипп уже большой и многое понимает.
– Когда увидимся?
– Я могу вечером выйти погулять. До сих пор иногда брожу одна.
