когда мы вошли в гостиную, старик пытался выбраться из гамака, подвешенного у стеклянной стены с видом на океан.
Он выглядел значительно моложе своих лет, хотя я так и не сказала ему об этом: не захотелось делать ему приятное. Совершенно белые волосы, неестественно загорелое лицо в сетке морщин, прекрасная осанка, бодрый молодой голос. Казалось бы, Уолтер должен выглядеть юношей по сравнению с ним; но именно рядом с отцом стало заметно, что ему уже за пятьдесят.
– Рад тебя видеть, мой мальчик, – сказал отец Уолтеру и повернулся ко мне с ослепительной улыбкой на бронзовом лице. – А это, значит, твоя милая жена. Что ж, должен признать, вкус моего сына с годами улучшился. – Мне показалось, он собирается меня поцеловать; я инстинктивно протянула ему руку, он пожал ее. – Как доехали?
До этого момента дети спокойно стояли за нами – даже Сьюзен, которая обычно ни минуты не могла оставаться на одном месте, еще не проснулась и вела себя прилично, но теперь им стало ясно, что он и дальше не намерен обращать на них внимания, и я почувствовала, как они беспокойно зашебуршились у меня за спиной.
– Хорошо, спасибо, – ответила я. – Позвольте познакомить вас с детьми.
– Ну да, ну да, – сказал он безо всякого интереса.
– Это Андреа, ей уже десять. Это Филипп, ему скоро семь. Сьюзен три с половиной.
Издав радостный вопль, Сьюзен отбежала в дальний конец комнаты.
– Вылитая бабушка, – сказал он моей старшей дочери, поразительно похожей на меня.
– Ты находишь, папа? – спросил Уолтер.
– Несомненно.
– Благодарю вас, сэр, – ответила Андреа, и я с трудом удержалась от смеха.
– А это кто? Филипп, говорите? Сколько тебе лет, Филипп?
– Скоро семь, – смущенно ответил он.
– Мальчик пошел в вас, Руфь, – заметил старик. (Это Филипп-то, единственный из детей, похожий на Уолтера!)
– Мама, найди меня! – крикнула Сьюзен.
– Ау, где ты? – с готовностью ответила я и заметила, что Ванда стоит в дверях и неодобрительно взирает на нас.
– Не скажу, ищи меня, я же спряталась, – крикнула Сьюзен.
– Не хотите ли присесть? – спросил старик. – Вы устали с дороги. Ванда приготовит чай.
Ванда мгновенно исчезла в кухне.
– Ты правда мой дедушка? – спросила Сьюзен.
Он безразлично улыбнулся. Он не скрывал своего равнодушия к детям – и мне захотелось немедленно уехать. А они были очарованы и домом, и хозяином. Они так мечтали почувствовать себя внуками: о том, как это здорово, им рассказывали одноклассники, у которых были дедушки и бабушки. Мой отец обожал Энди, именно из-за нее он не хотел переезжать во Флориду. Теперь она почти забыла его. Несколько раз он собирался повидаться с детьми, иногда мы сами думали его навестить, но это никак не удавалось: после второй женитьбы он здорово сдал.
Энди однажды написала в школьном сочинении: «Дедушки и бабушки – это как родители, только они никогда не сердятся».
А этот старик почти не обращал на них внимания, с трудом выжимал из себя улыбку, хотя они изо всех сил старались ему понравиться. (Филипп предложил поиграть в загадки, но он отказался и явно давал понять, что их присутствие ему в тягость.) Они так хорошо себя вели, а в ответ на все их старания он неодобрительно заметил, что в прежние времена дети были послушнее. Я не сдержалась и раздраженно ответила: «В прежние времена детей считали мебелью. Теперь родители поумнели». Он лишь улыбнулся в ответ.
Старик ушел в кухню вслед за Вандой. Мы с Уолтером сели на один из многочисленных диванов. Андреа спросила, можно ли им с Филиппом пойти посмотреть рыбок, и я разрешила. Сьюзен, поглощенная обследованием комнаты, даже не заметила их ухода. А в комнате было на что посмотреть. Пока старик не вышел, я была занята им и успела только заметить, что комната очень большая и богато обставлена. Присмотревшись, я была потрясена.
Она занимала почти всю центральную часть дома. Огромная, с высоченным потолком; на уровне примерно шести метров ее опоясывала галерея, из которой был вход в спальни. Массивная мебель прошлого века: диваны и кресла с зеленой и оранжевой обивкой, длинные столы, тяжелые стулья; но даже они терялись в этой огромной комнате. На полу разбросаны яркие мексиканские ковры ручной работы. В центре задней стены возвышался громадный камин с бронзовым дымоходом. Передняя стена была из стекла и выходила на океан, две другие заканчивались двумя эркерами каждая; стены были покрыты росписью. По обеим сторонам эркеров стояли большие деревья в горшках, из керамических ваз по стенам тянулись ползучие растения, а выше их как бы продолжала искусная роспись, имитирующая живую зелень. Еще выше было изображено голубое небо с редкими белыми облачками. По одной стене между двумя эркерами от галереи до пола низвергался нарисованный водопад, дикий кабан утолял возле него жажду. Лестница, ведущая на галерею, упиралась в нарисованный замок, надежно защищенный каменной крепостной стеной. На противоположной стене нарисованная река причудливо огибала швейцарский домик. Встретившись взглядом с Уолтером, я улыбнулась.
– Это папины штучки, – заметил он без осуждения, скорее даже восхищаясь отцом.
– Мамочка, – крикнула из дальнего угла Сьюзен, – посмотри, какая куча ракушек!
Я подошла к ней. У стеклянной стены прямо на полу была устроена настоящая выставка раковин, камней и цветов в горшках, огороженная невысоким каменным барьером, на котором устроилась Сьюзен. Я взглянула на океан и подумала, что только сумасшедшему могло прийти в голову улучшать такой вид: переливающийся всеми оттенками синего океан, песчаный пляж, покрытые вечнозелеными растениями склоны гор вдали.
Старик вернулся в комнату.
– Можно мне их потрогать? – спросила меня Сьюзен.
– Можно ей потрогать раковины? Она не сломает! – крикнула я ему.
– Только очень осторожно! – прокричал он в ответ, направляясь к нам. – Здесь раковины со всего света. С Кубы. С Виргинских островов. Мне их приносит девчонка из деревни, которая по моей просьбе покупает их.
– Бери осторожно, детка, – сказала я Сьюзен, – они очень хрупкие. Не сломай!
– В мое время, – заметил старик, – мы просто говорили детям, что можно и что нельзя, и не утруждали себя разными мудреными объяснениями.
– Мне кажется, им легче выполнять требования, если они их понимают, – ответила я.
– В мое время мы не думали, легче им или труднее, – вызывающе улыбнулся он.
– Разумеется, – сказал Уолтер, подходя к нам, – но ведь времена меняются.
Ответа не последовало.
– Расскажи, как живешь, папа.
– У меня по горло всяких дел. Кручусь целый день, как бывало в конторе. Только считается, что на пенсии.
Я посмотрела на гамак, натянутый так, чтобы солнце попадало на него в любое время дня.
– Что так долго? – недовольно спросил старик у Ванды, которая накрывала на стол.
– Мамочка, посмотри, какая красивая. С полосочками.
– Прелесть.
– Что она сказала? – спросил старик.
– Ей очень понравилась раковина.
– Ну-ну. Давайте перекусим.
Стол был накрыт как для большого приема. Потом это повторялось каждый раз. Сардины, маринованные устрицы, икра. Лимбургский и швейцарский сыры, большой пирог, в центре стола – глиняная миска с тушеными овощами, по одну сторону от нее – корзинка с хлебом, по другую – ваза с фруктами. Я в жизни не видела ничего подобного, даже у хлебосольной Хелен Штамм. Но уже на следующий день мне стал противен
