познакомил с работавшей на ней девушкой – Софи Хопкинс. Софи была маленькая, с блестящими живыми глазами и отличалась от всех, казалось по одному образцу скроенных, деловито-спокойных, уверенных в себе девушек Лоуэлла, которых Эммелина видела за завтраком, тем лишь, что заплетала волосы в косы и укладывала их крендельком.
– Софи учит отменно! – прокричал мистер Бакстер. Софи держалась нейтрально. По лицу видно было, что иногда она может быть и очень даже озорной, но, стоя возле станка, думает только о деле. Она была одной из очень немногих девушек, которым под силу любая работа на фабрике, и, будь она мужчиной, давно бы стала механиком, а потом, вероятно, и мастером. Но, будучи существом женского пола, она должна была ограничиться тем, что работала в шлихтовальной – здесь заработки для девушек были самыми высокими, – и работала столько, сколько хотела (то есть пока могла выносить испарения, наполнявшие тамошний воздух), а потом переходила «отдохнуть» в волочильню или куда-то еще, где требовались ее руки.
– Вот здесь, на краю, бобина, – показывала Софи. – Она обмотана вычесанным хлопком.
По мере того как хлопок раскручивался с бобин, Софи укладывала его на движущуюся ленту, соединенную с рамой, и при этом следила, чтобы он ложился ровно и прямо, а потом быстро обходила машину кругом и проверяла, не застревают ли выходящие с рамы «пучки». Работа, казалось, была нетрудной, но, когда, выключив станок, Софи предложила Эммелине самой проделать весь цикл, ее вдруг охватила оторопь.
Машина, только что состоявшая из деревянных деталей, соединенных кожаными ремнями и металлическими коленями, вдруг превратились в чудовище, которое может и растерзать. Страшно было даже и подойти к ней, не то что попробовать повторить движения, проделанные Софи. Кроме того, на мгновение показалось, что она и не помнит ни слов, ни действий своей наставницы. Цепенея от ужаса, Эммелина столбом стояла возле станка.
– Не бойся, – прокричала над ухом Софи. – Ведь я здесь, рядом.
И неожиданно случилось чудо. Слова Софи несколько раз подряд прозвучали в ее голове, но не Софи выкрикивала их, стараясь перекрыть грохот машин, а нежный голос матери повторял мягко: Не бойся, Эмми. Я ведь рядом.
И Эммелина почти физически почувствовала ее. Казалось, мать, приняв облик Софи, стоит у нее за спиной, подбадривая, напоминая, какой замечательной помощью будут всем деньги, которые она сможет прислать в Файетт. Всей душой ощущая ее присутствие, Эммелина включила станок и начала заправлять в него хлопок, потом, обойдя работающую машину, проверила, бесперебойно ли спускаются связанные «пучки» в подставленный для них короб. Работая без остановки, она пропустила через машину весь намотанный на бобину хлопок и только тогда выключила мотор и повернулась к Софи. Она потеряла всякое представление о времени и, хотя грохот станков, не прекращаясь, стоял в ушах, казалось, в это самое мгновение вернулась из Файетта. Сердце стучало, как будто бы она только что, обогнав Льюка, добежала до Развилки, хотя во время работы она, конечно, даже и не пыталась спешить. Но теперь была как в ознобе.
– Прекрасно, – сказала Софи, ободряюще улыбаясь. – Ты отлично справишься с этой работой.
Но похвала, которую прошептала ей мама, была еще жарче.
Остаток утренней смены она проработала в паре с Софи, и к концу они сообща обслуживали две машины. Грохот, естественно, не смолкал, и в какой-то момент у нее зазвенело в ушах, но она все же осилила этот внутренний шум, как осиливала и внешний. Сказать, что она привыкла и ей стало легче, было бы неверно. Легче не становилось. Напротив, заболели руки, в ногах накапливалась усталость, ступни горели. Но страха не было. Ощущение, что, когда будет очень трудно, мать придет и поможет, поддерживало ее.
Немного освоившись, она стала поглядывать по сторонам. Один раз встретилась глазами с молодым рабочим, стоявшим у огромной чесальной машины с несколькими вращающимися зубчатыми цилиндрами. Он улыбнулся ей, но она сделала вид, что не заметила. Потом, через некоторое время, какой-то мужчина забрал наполненный «пучками» короб и на его место поставил пустой. Поздравив ее с началом работы в Корпорации, он спросил, где она живет. Она не ответила, словно и не расслышав. Поведение этого парня ей не понравилось: показалось чересчур дерзким. Жаль, что некому объяснить ему, сколько ей лет и как неприличны его заигрывания.
Ровно в половине первого ударил колокол, и почти сразу же все машины в чесальне остановились. Эммелина подняла глаза на Софи.
– Выключай, – сказала та. – Обед.
Голос Софи доносился будто сквозь толстый слой ваты. Эммелина затрясла головой, но уши по- прежнему были заложены. Все шли к дверям. Иные молча, многие весело переговариваясь. Медлящих не было. Перерыв длился всего полчаса, и за это время нужно было не только поесть, но и дойти до дома и обратно.
Пансион миссис Басс был под номером 10. Софи жила в номере 39 по другой улице. То, что им было не по дороге, конечно, огорчило Эммелину, но мысль, что сразу после обеда они увидятся, успокаивала и согревала. Впереди, взявшись под руки, шли три девушки. Все они были в одинаковых шалях из желто-серой шотландки и в шляпках, которые можно было назвать эмблемой девушек Лоуэлла. Их элегантность и их дружба восхитили Эммелину. Как бы она хотела быть вместе с ними и во всем походить на них. Но, почувствовав это желание, она тут же одернула себя и торжественно дала обет не покупать ничего, пока дома не перестанут нуждаться.
Вешалку в коридоре загромоздили шляпки и шали. Несколько девушек, пройдя в столовую, уже ели. Как и за завтраком, одно из мест около Хильды оказалось свободным, и Эммелина с чувством благодарности направилась к нему, пытаясь понять, но не смея, конечно, спросить, случайно оно пустует или оставлено специально. Запах жаркого с картошкой сразу же вызвал сильное чувство голода. Но еще больше хотелось пить. Хлопок набился, казалось, не только в уши, но и в горло, и, чтобы избавиться от этого ощущения, она, взяв стакан молока, осушила его до капли. И лишь после этого смогла есть.
– Ну и как вам работалось, мисс Эммелина из Файетта? – спросила Хильда тем особым насмешливым тоном, который так отличал ее от других девушек.
– Кажется, я справляюсь. Меня поставили в волочильню.
– А других новеньких ты не видела? – не утерпела сидевшая напротив Эбби.
Эммелина хотела было сказать, что знает только, что они в ткацкой, но за столом наступила вдруг мертвая тишина. Подняв голову, Эммелина увидела, что в дверях неподвижно стоят Элиза и Мейми. Обе, казалось, были в отчаянии. Опустив голову на плечо подруги, Элиза плакала. Мейми осторожно подвела ее к паре свободных стульев в торце стола. Эммелина из-под ресниц испуганно следила за происходящим. Она видела, как Мейми наполнила обе тарелки, но ни одна из подруг даже и не притронулась к еде. Соседка Мейми спросила у нее шепотом, что случилось, и ответ быстро и тихо побежал по цепочке вокруг стола. Когда очередь дошла до Эммелины, она узнала, что у Элизы не выдерживают нервы – она не справляется со связыванием узлов и даже с протягиванием нити в челнок. Руки просто отказываются служить. Начальник ткацкой оказался добрым и терпеливым, хотел дать ей возможность попробовать еще раз, но Элиза решила от этого отказаться и сразу поразузнать, не найдется ли для нее на фабрике дела попроще.
Только необходимость заботиться о подруге удерживала Мейми от слез. Ведь она понимала: если Элиза не сможет найти работу по силам, их неминуемо разлучат, Эммелина чуть не расплакалась, вдруг представив себе, что они сейчас чувствуют. Весь аппетит пропал, даже смотреть на еду не хотелось.
– Но что же с ней будет, если она не справится и в другом месте? – спросила она наконец тихонько у Хильды.
– Будет зависеть от того, насколько не справится, – невозмутимо ответила та. – Если она совсем уж безрукая, попадет в черный список и тогда уж работы ей не видать.
– Но…
– Но тебе надо поесть. А такие истории случаются нередко. Эммелина не смела задавать больше вопросов, но и есть не могла: еда вставала поперек горла. Девушки было примолкли, когда вошли Мейми с Элизой, но теперь разговоры, стук тарелок и ложек сделались еще громче. Эммелина подумала о Флорине с Оупел, о том, что кипучая жизнь Лоуэлла не приняла их, отбросила, как отбросил бы пенящийся поток, в глубине которого скрывается в другую сторону стремящееся темное течение. А поток жизни бурлит как в ни в чем не бывало. Не бросив взгляда на Мейми с Элизой, даже не догадаешься, что случилось что-то плохое.
