– Не знаю. – Отделаться полуправдой она не могла, сказать правду – тоже. Он быстро пошел вперед. А вокруг них сверкал майский день, сияло солнце, на небе – ни облачка, деревья – в опушке молодых листьев.
– Мэтью!
Он обернулся.
– Ты никогда не спрашивал, сколько мне лет. Ты знаешь, что мне уже тридцать четыре?
Он снова пожал плечами. Сам он после долгих расспросов признал с неохотой, что ему двадцать шесть. Ему не было дела до того, сколько ей лет; ведь он хотел ее и опасался только, что его возраст покажется неподходящим.
– Почему ты хочешь остаться в Файетте?
Он искоса посмотрел на нее:
– Твой вопрос явно не отнесешь к разряду блестящих.
– Пройдет совсем мало времени, и ты захочешь уехать. Тебя потянет на железные дороги. Ты привык ездить с места на место. – Он рассказывал ей, что никогда никому не давал обещаний остаться. Она нисколько не сомневалась, что сейчас он серьезно думает, что останется. Но наступит зима, и он затоскует. – Ты ведь не знаешь, каково здесь, в Файетте, зимой.
– Я пришел зимой.
– Нет! Зима была на исходе. Ты ее не прочувствовал. Зима в Файетте – это длинный ряд одинаковых дней.
Мэтью, если тебе суждено покинуть меня, уйди сейчас, уйди, прежде чем еще раз коснешься моей руки!
– Я понимаю, каково здесь будет. Но мне все равно. Я остаюсь. С тобой.
Она жадно всматривалась в него, стараясь поверить этим словам до конца или же разглядеть у него на лице доказательства лжи, потом вдруг подбежала и так легко и воздушно коснулась губами щеки, что он не успел даже отреагировать, а она уже мчалась по направлению к дому, и прежде чем он успел догнать ее, распахнула дверь и скрылась внутри.
Вбежав в дом, счастливая и запыхавшаяся, она сразу в смущении остановилась, увидев Саймона. Уже некоторое время он не ходил к ним по вечерам, но это особенно не удивляло: весенние работы, выматывая, не оставляли сил для вечерних походов в гости. Однако по воскресеньям отец по- прежнему приглашал его пообедать.
Мысли о Саймоне, украдкой грустно поглядывавшем на нее, вызывали у Эммелины чувство неловкости. В его присутствии она старалась не смотреть на Мэтью, хотя в другое время ей было не справиться с искушением все время видеть его.
Саймон пришел один, без детей, но зато Эндрю привел двух своих младших. Эндрю и Мэтью симпатизировали друг другу. Отец всегда норовил задать Мэтью вопрос с подковыркой, но Эндрю, никогда в жизни не уезжавший из дома, слушал ответы бывалого путешественника с искренним интересом. Отца раздражало такое «предательство» Эндрю, хотя поведение Эммелины злило и еще больше. Время от времени он заговаривал о том, что купит участок земли по соседству для Льюка с семейством, и как бы не помнил, что земля нужна Эндрю, а Льюк вполне доволен своим хозяйством на другом краю Файетта.
– Где тебя носит? – спросил отец раздраженно. На Мэтью, вошедшего сразу за Эммелиной, он даже не посмотрел. – Ты, что ли, не понимаешь, сколько мы тебя ждем?
Это было неправдой. Курица, которую Эммелина, уходя в церковь, поставила тушиться, и в самом деле была готова, но пропекавшаяся на плите картошка едва подрумянилась, а дети Эндрю только что начали расставлять тарелки.
– Мы прогулялись немного, – сказала она отцу.
– Не понимаю, что с тобой происходит, – проворчал он в ответ. – Ты теперь просто не думаешь о матери.
В последнее время мать уже явно не разбиралась в отношениях между мужчинами. Ей казалось, что Мэтью – прекрасный молодой человек, и не понять было, почему Генри все время хочет, чтобы она находила в нем какие-то недостатки.
– Помочь тебе чем-нибудь, мама?
– Да, Эмми, побросай в кастрюлю овощи.
Саймон рассказал за обедом, что, по сообщениям «Бостонской газеты», несколько южных штатов грозятся выйти из Союза, если на выборах победит мистер Линкольн.
– Вот как? – переспросил отец. – Ну, давайте послушаем, что скажет об этом мистер Гарни. Ему, наверно, известно больше, чем всем газетам.
Мэтью не поднял глаз от тарелки. Он привык к тому, что его все время пытаются стравливать с Саймоном, реагирующим на это гораздо болезненнее, чем он сам. Если сказанное вдруг задевало его за живое, он спорил, если же нет, то пожимал плечами и отмалчивался. Повисла тишина.
– Мы ждем ваших слов, мистер Гарни, – уже не скрывая издевки в голосе, сказал отец. Эммелина испуганно затаила дыхание.
– А вы не ждите, – ответил Мэтью и после паузы, которая казалась бесконечной, добавил: – А то жратвишка простынет.
Отец побагровел. Рука судорожно схватила стоявший около стула костыль, и несколько секунд неясно было, хочет он выйти из-за стола или же запустить костылем в Мэтью.
– Жратвишка, – спокойно повторил Саймон. – Вот любопытное слово! Я вроде и раньше слышал его от вас, Мэт.
Все напряженно ждали, не понимая, позволит ли отец Саймону мягко загладить ситуацию, и облегченно вздохнули, увидев, что лицо его постепенно теряет устрашающую багровость, а поднятая рука опустилась. Еще мгновение – и он взял вилку и снова принялся за еду. Сидящие за столом последовали его примеру, и только Мэтью продолжал неподвижно глядеть в тарелку, а потом поднялся и вышел вон.
Эммелина дернулась было бежать за ним следом, но отец властно остановил ее, и она подчинилась, боясь, что иначе он еще больше разозлится на Мэтью.
– И кой бес вселился в этого парня, – пробормотал отец. – Никак с ним не поладить.
– Но ты и не стараешься, папа, – тихо заметила она.
– Что-что, доча? Не слышу, – начал опять задираться отец.
– Может быть, Мэту стоит поменяться с кем-нибудь живущим в другом доме, – попробовал вмешаться Эндрю.
Услышав это, отец взглянул на Эммелину. Было понятно: согласись она с предложением, он возразит, попробуй сказать что-то против, радостно его примет. Значит, нужно молчать. Конечно, она не хочет, чтобы Мэтью жил в другом месте, но ведь все вместе под одной крышей они недолго протянут, это теперь совсем ясно.
– Что этому парню нужно, – сказал отец решительным голосом, – так это попасть в хорошие руки. Найти себе славную девушку, молоденькую, конечно, жениться, завести семью…
Краска стыда залила Эммелинины щеки. Она посмотрела в упор на отца, но тот отвел взгляд. Попробовала найти поддержку у матери, но мать спокойно, сосредоточенно ела и, судя по всему, даже не слышала, о чем говорят за столом. И тогда, порывисто крутанувшись вдруг на скамейке, она опрокинула тарелку и, даже не останавливаясь, чтобы поставить ее на место или поднять упавшую еду, бросилась к двери и выбежала из дома.
Мэтью не было видно. Она спустилась к пруду. Он знал, конечно, что, кинувшись вслед за ним, она непременно придет сюда. Но, может быть, он хочет побыть один? Или же рассердился на нее за отца? Она кружила возле Слюдяного острова, думая о супружеских парах, в которых жены старше мужей. Их было немало, начиная с Ханны и Абнера, кончая Льюком и Мартой. Правда, почти во всех случаях разница все-таки меньше, чем у нее с Мэтью. Но разве это настолько важно? И ведь отец приветствовал брак Льюка с Мартой и до сих пор говорит о них только хорошее! Нет, дело не в возрасте. Дело в том, что Мэтью – сильный мужчина. Долгие годы, не опираясь ни на кого, он вел жизнь, которая слабому не под силу. Он бригадир дорожников, и бригадир не только на словах. Работающие с ним мужчины уважают его, потому что он опытнее. Именно это уважение окружающих, и в том числе Саймона Фентона, и раздражает отца. Он все время стремится доказать ничтожность Мэтью, а это почти так же немыслимо, как доказать, что весны еще
