Добавим к этому, что уже во время войны, 3 июля 1941 года, начальник генерального штаба германской армии Гальдер пишет в своем дневнике:
«Не будет преувеличением, если я скажу, что поход против России был выигран в течение 14 дней»!
Германский профессиональный военный высокого ранга, как видим, жестоко ошибся в оценке ситуации уже в ходе войны, 3 июля 1941 года, тогда как Лева расписал все четко до того — 5 июня 1941 года и… не ошибся ни в чем! Непостижимо!
Конечно, можно сказать, что сообщенное выше лишь подтверждает тезис о том, что-де «человеку свойственно ошибаться»! Но как же получилось, что профессиональные военные, руководители крупных государств раз за разом ошибались, явно не имея права на столь дорогие ошибки, а безусый школьник Лева практически во всем был загодя безупречно прав!?
Итак, проведя скрупулезный и педантичный анализ дневника, обстоятельств и времени его написания, анализа информационных каналов, доступных Леве Федотову, снова приходим к обескураживающему выводу о невозможности однозначного утвердительного ответа на вопрос о реальности аналитического решения в данных условиях несомненно блестяще решенной Львом Федотовым задачи прогнозирования исключительно важной в жизни каждого народа ситуации — войны, вторжения иноземных захватчиков.
Однако неопровержимо ясно одно, что краткое и емкое сообщение дневника поразительно точно во всех деталях совпало с рисунком, темпом и очередностью последующих серьезных событий, занявших почти четыре года жизни народа и обошедшихся ему в 20 миллионов человеческих жизней! 20 000 000 могил, каждая из которых занимает 2 метра в длину, опояшут земной шар по экватору!
Война! А чего это вдруг?
Неисчислимы поразительные записи в дневнике. Так, с приведенными ранее записями как-то нелепо диссонирует запись в тетради XV:
«22 июня 1941 года. Сегодня я по обыкновению встал рано. Мамаша моя скоро ушла на работу, а я принялся просматривать дневник, чтобы поохотиться за его недочетами и ошибками в нем.
Неожиданный телефонный звонок прервал мои действия. Это звонила Буба.
— Лева! Ты слышал сейчас радио? — спросила она.
— Нет! Оно выключено.
— Так включи его! Значит, ты ничего не слышал?
— Нет, ничего.
— Война с Германией! — ответила моя тетушка.
Я сначала как-то не вник в эти слова и удивленно спросил:
— А чего это вдруг?
— Не знаю, — ответила она. — Так ты включи радио!
Когда я включился в радиосеть и услыхал потоки бурных маршей, которые звучали один за другим, и уже одно это необычайное чередование патриотически-добрых произведений мне рассказало о многом.
Я был поражен совпадением моих мыслей с действительностью. Я уж не старался брать себя в руки, чтобы продолжить возиться с дневником: у меня из головы просто уже все вылетело. Я был сильно возбужден! Мои мысли были теперь обращены на зловещий запад!
Ведь я только вчера вечером в дневнике писал еще раз о предугадываемой мною войне; ведь я ждал ее день на день, и теперь это случилось.
Эта чудовищная правда, справедливость моих предположений была явно не по мне. Я бы хотел, чтобы лучше б я оказался не прав!
По радио сейчас же запорхали различные указы, приказы по городу, передачи об обязательной маскировке всей столицы, и я узнал из всего этого, что Москва со своей областью и целые ряды других районов европейской части СССР объявлены на „военном угрожаемом положении“. Было объявлено о всеобщей мобилизации всех мужчин, родившихся в период 1902–1918 годов, которая распространялась на всю европейскую часть РСФСР, Украину, Белоруссию, Карело-Финскую республику, Прибалтику, Кавказ, Среднюю Азию и Сибирь. Дальний Восток был обойден. Я сразу же подумал, что он, очевидно, не тронут для гостинцев Японии, если та по примеру Гитлера пожелает получить наши подарки».
Так обескураживающе неожиданно даже для Левы началась пред сказанная им война. Своеобразие его характера видно и в концовке приведенного выше отрывка в части Дальнего Востока и Японии. Мимо его пытливого аналитического ума не прошла и эта деталь, которая вполне могла быть «забита» (заслонена) ужасом сообщения о начале войны.
И все же поражает его реакция на сообщение тетушки:
— «А чего это ВДРУГ?»
Не правда ли, странно… Не один месяц он неотступно думал о неизбежной (по его представлениям) войне, лучше специалистов представлял себе срок ее начала, еще, накануне с тревожно бьющимся сердцем размышлял о том, что, быть может, сейчас уже где-то грохочут первые залпы новой войны. И вот на тебе — сообщение о начале войны его удивило, было неожиданным для него… словно он находился до того в состоянии сна, под гипнозом, с отключенным сознанием, когда годами обдумывал положение, когда записывал свои выводы. По меньшей мере странная реакция!
Но так или иначе начавшаяся война была фактом, и все от мала до велика принимали участие в происходящем. Не оставался безучастным и Лева. Кто из москвичей той поры не дежурил в темное время суток, следя за соблюдением светомаскировки и комендантского часа, не га сил зажигательные бомбы?
Лева много думает о происшедшем и происходившем. Мысли его очень ярки, самобытны, хорошо организованы, сформулированы, глубоко патриотичны. Но он не живет настоящим днем. Он снова заглядывает в будущее. И снова его проникновение за пределы настоящего поразительно по степени совпадения с последующей реальностью.
Так, он пишет в тетради XV, страница 20:
Либретто Великой Отечественной войны
Часть III
«12 июля. „Газета „Нью-Йорк Пост“ требует вступления США в войну“. Такое предложение прочел я сегодня в газете. Американцы вообще умеют хорошо строить танки и корабли, умеют тратить время на рассматривание закона о нейтралитете, чем воевать, поэтому вступление США в войну против Германии, я думаю, случится лишь тогда, когда сама Германия принудит их к этому. Я имею в виду активные действия фашистов против Американских Штатов, т. е. объявление фашистским правительством войны Америке.
Днем ко мне позвонил Мишка. Мы вышли с ним пройтись по двору и завели с ним разговор о текущем моменте. Я сразу же заметил тень тревоги на Мишкином лице и уже заранее ожидал от него сведений, далеко не приятных.
— Фашисты наш фронт прорвали, — сказал он удрученно. — Многих из командного состава армии арестовали. Может быть, придется сдать Москву.
— Москву? — удивился я. — Кому? Немцам?!
Мишка молчал.
— До этого еще далеко, — сказал я. — Я бы пристрелил этих мерзавцев, которые уже сейчас
