Гамулин, впрочем, решил про себя, что лязг и скрежет сделает звуковик. «Снимать, конечно, нужно только в замке. Лучше, конечно, в подвалах», – подумал он.
Он мог бы сам снимать фильмы, да только это ему было незачем. Гармонии в этом не было. Гармония была у него за плечом, в большом коробе.
Коридор был гулок и пуст – они шли мимо портретов великих музыкантов прошлого. Из них Гамулин узнал только пухлощёкого немца в белом парике.
Кто-то запищал под полом, а может, в полости стен.
– Крысы? – спросил Гамулин.
– Здесь нет крыс, – ответил цыган неожиданно сурово. – Здесь никогда не было крыс, но всегда было много разных зверей. В подвале держали пардуса, а говорят, композитор перед смертью купил крокодила. Но теперь – другое. В таких домах всегда живут хомяки или сурки – это обязательно.
– Почему сурки? – спросил Гамулин, но ответа не получил.
Звуки приближались.
– Мы почти пришли, господин, – сказал цыган, и Гамулин поразился этой перемене. Комодан зачем-то засунул себе в нос две бумажные упаковки сахара, украденные из бара, и стал похож на безумного персонажа чёрной комедии. Походка его тоже изменилась, и цыган приплясывал, как человек, который никак не может добежать до туалета.
Комодан отворил дверь в залу и пропустил Гамулина вперёд. Гамулин перекинул ремень короба через плечо и шагнул через высокий порог.
Вдруг резкий удар обрушился на его голову, и всё померкло.
Он обнаружил себя висящим, как космонавт, – в крутящемся колесе. Он привязан в неудобной позе к ободам странной стальной карусели, стоящей вертикально посреди огромного зала.
Ноги и руки его торчали из зажимов на ободе. Вокруг в проволочных лабораторных клетках сидели несколько зверьков и таращили на него глаза-бусинки.
– Чё за херня? – спросил он угрюмо в пустоту перед собой. Из-за его спины вышел незнакомый человек, можно сказать, коротышка. Повернувшись куда-то в сторону, коротышка спросил:
– А он точно музыкант?
– Да, господин Монстрикоз. Он даже пришёл с инструментом… – прозвучал голос цыгана, – инструмент в чехле.
Гамулин не стал вступать в разговор и разочаровывать карлика. Он справедливо рассудил, что от этого может быть только хуже.
– А это что? – спросил Гамулин недоумённо, мотнув головой. Указать рукой вокруг было невозможно. Хотя он не обращался ни к кому конкретно, ответил карлик:
– Это – идеальный инструмент. Иначе говоря, генератор переменной частоты. – Карлик вместе с цыганом прилаживал какие-то провода к машине и, не прерывая этого занятия, продолжил: – Мне, как злодею, позволительно поболтать перед началом Великого Делания. Именно Делания – впрочем, такая мелочь, как превращение ртути в золото и обратно, меня не интересует. Вчера я разложил вино на простые составляющие, упростил несколько изображений, и ещё кое-что по мелочи. Почему-то обратные гармонии лучше всего действует на фотоплёнку… Но тогда у Инструмента ещё не было центральной части, а теперь Комодан нашёл тебя, и я доведу его до совершенства.
Настойка тминная заспорила внутри Гамулина с водкой укропной, и он подумал, не заснуть ли ему, – это был хороший способ решения подобных проблем. При пробуждении, впрочем, появлялись другие проблемы, не менее серьёзные, и ужасно болела голова, но дурацкие карлики всегда исчезали. И гномы – тоже.
Заснуть, однако, не выходило, хотя голова уже валилась на грудь, а карлик всё говорил и говорил:
– Вы знаете, любезный иностранец, отчего не исполняется музыка Композитора? Многие дураки до сих пор считают, что это месть поклонников его знаменитого друга. Глупость! Чепуха! Друг, конечно, был талантлив, но глуп, а музыка его – слащава. Наш же герой, строитель этих стен, знаток гармоний и властелин звуков, был настоящий гений! Он был гениальнее этого изнеженного выскочки в сто, в тысячу раз! И он дошёл до тех высот, какие тому и не снились, – и вот, на краю мироздания он создал Великую Гармонику.
– Чё? – тминная и укропная уступили место черешневой и липовой, и Гамулин резко выдохнул.
– Я же говорю, это особый музыкальный инструмент, в котором сочетаются звуки всех инструментов мира.
– Мира… – как эхо отозвался Гамулин.
– По внутренним его колёсам бегут десять хомяков, восемь кошек сидят в специальных камерах и мяукают в такт ударам стальных игл, шесть соловьёв поют в клетках, а в центре этого находятся органные трубы, синхронизирующие звук. И вам повезло, мой незнакомый друг, – вы станете главной частью механизма.
– Это поэтому я похож на цыпленка табака? – злобно сказал Гамулин.
– Почему цыплёнка? Вы что, не видели знаменитого чертежа Леонардо? В процессе музицирования вы будете олицетворять гармонию человека.
Гамулин как-то понимал под гармонией совсем не то, никакого знаменитого чертежа никакого Леонардо в глаза не видел, но в его положении выбирать собеседников не приходилось.
– И что? Спляшем, Пегги, спляшем? Ну, сыграем, а дальше-то что?
– Дальше – ничего. Потому что наш инструмент, Великая Гармоника, обладает особым свойством: если играть на нём музыку, что сочинил отравленный юнец, в мире нарастает сложность. Если же, наоборот… Наш мёртвый хозяин, музыкальный чародей, открыл закон движения гармонии – от звуков этого инструмента мельчайшие частицы вещества могут вибрировать и образовывать новые гармонические связи. Но если инструмент переключить на обратный ход, то он заиграет не музыку глупого юнца, а сочинения нашего гения. Всё гениальное просто – это одна и та же музыка. Только проигранная задом наперёд. Хотя кто знает, где тут перёд, а где – зад. Мы с вами будем свидетелями, как все цепочки связей и излишне сложные соединения начнут распадаться. Мир станет прост и чёток.
Сначала процесс пойдёт медленно, но потом распространится – мир покатится по этой дороге, стремительно набирая обороты.
– Вот радость-то, – мрачно отметил Гамулин. – И спирт тоже?
– Что – спирт?
– Спирт тоже должен распасться?
– Дурак! При чём тут спирт… Хотя да, и спирт. Но тебе остаётся радоваться – ты увидишь великий праздник упрощения мира, понимая, в отличие от профанов, что происходит…
– Мы на «ты» перешли, что ли? На брудершафт не пили.
– Дурак! Дурак! Не об этом! Мир изменится – он станет строг и прям, в нём не останется места сложности. Чёрное всегда будет чёрным, а белое – белым. Гармония будет нулевой, то есть – полной, и цветущая сложность сменится вечной простотой.
– И что?
– И всё.
Гамулин вздохнул. Он понял не много, но то, что он понял, описывалось коротким русским словом. И этот конец был близок.
– Ну, дай сыграть-то перед смертью? – попросил Гамулин. – Недолго уж.
Директор музея несколько успокоился и вежливой горошиной «вы» снова вкатилось в его речь.
– Умирать, положим, вы будете очень долго. Или жить – мы все будем жить довольно долго, наблюдая приход Великой Простоты. А развязать я вас не могу.
– Да не развязывай. Мне одной руки хватит. Дай только гармонь мою.
– А это что? Что? Что? – закричал карлик.
– Гармонь. Русскому человеку без гармони никак нельзя. Вон в коробе у стола стоит.
– А, аккордеон? – Карлик нагнулся.
Гамулин опять не стал его поправлять и принял гармонь освобождённой от ременного зажима рукой. Он расправил меха, и первый звук гармони заставил вздрогнуть карлика. Задрожал и музыкальный Пластификатор.
Что-то шло не по плану.
