опоясался саблей, накинул шинель, пробежал по коридору, почти слетел вниз по лестнице, промчался по темному четырехугольнику двора к воротам, мимо караула, пустился бежать по улице, в десять минут достиг городка и, минутой позднее, единственного извозчика, одиноко дежурившего в ночи, вскочил в сани и, под вселяющий надежду звон колокольчика, понесся на южную окраину города, к дому доктора. За забором спал домик со слепыми окнами. Тротта нажал звонок. Все оставалось недвижно. Он выкрикнул имя доктора Деманта. Ничто не шевелилось. Он подождал. Велел кучеру пощелкать кнутом. Никто не отзывался.
Если б дело шло о графе Таттенбахе, его найти было бы нетрудно. В ночь перед дуэлью он, вероятно, сидел у
Рези и пил за собственное здоровье. Но угадать, где был теперь Демант, невозможно. Может быть, полковой врач бродит по улицам города. Может быть, ходит меж знакомых могил, уже выискивая свою. 'На кладбище!' — приказал лейтенант испуганному вознице. Неподалеку отсюда находились оба кладбища. Сани остановились перед старинной оградой с запертой калиткой. Тротта вылез. Подошел к решетке. Следуя безумной мысли, приведшей его сюда, сложил руки трубой и выкрикнул в направлении могил чужим голосом, как вой выходившим из его сердца, имя доктора Деманта. Пока он кричал, ему казалось, что он зовет уже мертвого, а не живого; ему стало страшно, и он начал дрожать, как один из мокрых кладбищенских кустов, над которым теперь свистела ночная пурга.
Возницу на козлах саней охватил ужас перед своим седоком. В простоте душевной он подумал, что офицер — призрак или сумасшедший. Но он также боялся подхлестнуть лошадь и уехать. Его зубы стучали, сердце громко билось под толстым кошачьим мехом.
— Садитесь же, господин офицер, — взмолился он.
Лейтенант повиновался.
— Обратно в город, — приказал Карл Йозеф.
В городе он вылез из саней и добросовестно обегал все искривленные улочки и крохотные площади. Жестяные мелодии музыкального автомата, задребезжавшего где-то в ночной тишине, показались ему неким подобием цели; он поспешил навстречу металлическому звуку. Этот звук выбивался из слабо освещенной двери трактира, расположенного неподалеку от заведения фрау Рези, трактира, часто посещаемого рядовыми, в котором офицеру появляться считалось зазорным. Лейтенант приблизился к ярко освещенному окну и поверх красной занавески заглянул в шинок. Он увидел стойку и тощего хозяина в одной жилетке. За одним из столов трое мужчин, тоже в жилетках, играли в карты. За другим сидел капрал с девушкой; перед ними стояли кружки с пивом. В углу одиноко сидел какой-то человек, в руках у него был карандаш. Он склонился над листом бумаги, что-то записывая, отрывался от письма, тянул из стаканчика и смотрел куда-то вверх. Внезапно он уставился стеклами своих очков на окно. Карл Йозеф узнал его. Это был доктор Демант в штатском.
Карл Йозеф постучал в стеклянную дверь. Появился хозяин. Лейтенант попросил его вызвать одинокого господина. Полковой врач вышел на улицу.
— Это я, Тротта! — воскликнул лейтенант и протянул руку.
— Ты отыскал меня? — удивился доктор.
Он говорил так же тихо, но отчетливее, чем обыкновенно. Так, по крайней мере, казалось лейтенанту, ибо тихие слова доктора каким-то непонятным образом заглушали грохот музыкального автомата. Тротта впервые видел его в штатском. Знакомый голос доносился до лейтенанта, как привет с родины. Чем более чуждым казался Демант, тем роднее звучал его голос. Все ужасы этой ночи, смущавшие душу лейтенанта, рассеялись теперь при звуках дружеского голоса, которого Карл Йозеф давно не слышал и по которому тосковал. Да, тосковал, теперь он знал это. Музыкальный автомат перестал греметь. Время от времени слышалось, как взвывает ночной ветер, и снежная пыль, которую он поднимал, колола лицо. Лейтенант еще на шаг приблизился к доктору. 'Ты не должен умереть!' — хотел он сказать. Его мозг пронзила мысль, что доктор Демант без пальто стоит перед ним, в мороз, на ветру. 'Когда человек в штатском, это не сразу заметно', — подумал он. И ласково сказал:
— Ты еще, пожалуй, простудишься!
На лице доктора Деманта тотчас же засветилась прежняя, хорошо знакомая улыбка, слегка морщившая губы я чуть-чуть приподымавшая черные усы. Карл Йозеф вспыхнул. 'Он ведь больше вообще не может простудиться', — подумал лейтенант. И тут же услышал мягкий голос доктора Деманта:
— У меня больше нет времени хворать, друг мой. Он умел говорить, улыбаясь. Сквозь знакомую улыбку проходили слова доктора, она же оставалась неизменной.
— Но все-таки войдем, — предложил Демант.
Он стоял черной, неподвижной тенью на фоне слабо освещенной двери в отбрасывая вторую, более бледную, на заснеженную улицу. На его черных волосах лежала серебряная снежная пыль, слабо освещенная проникавшим из шинка светом. Тротта казалось, что над головой доктора уже реет сияние небес. Лейтенант почти готов был повернуться и уйти. 'Спокойней ночи!' — хотелось ему сказать и быстро удалиться…
— Войдем же! — повторил доктор. — Я спрошу, можно ли тебе пройти незамеченным.
Он ушел, оставив Тротта на улице. Затем вернулся вместе с хозяином. Миновав сени, они вошли в кухню трактира.
— Тебя здесь знают? — спросил Тротта.
— Я иногда прихожу сюда, — отвечал доктор, — вернее, приходил!
Карл Йозеф взглянул на него.
— Ты удивлен? У меня были свои привычки, — добавил доктор.
'Почему он говорит: были? — подумал лейтенант и вспомнил, что в школе на уроках немецкого языка это называлось 'прошедшим совершенным'. — Были? Почему он сказал: были?'
Хозяин внес в кухню столик и два стула, зажег зеленоватую газовую лампу и удалился. В трактирной зале снова загрохотал музыкальный автомат; теперь это было попурри из известных маршей, среди которых, через определенные промежутки времени, звучали первые барабанные такты марша Радецкого, правда, сильно искаженные посторонними хрипами. В зеленоватой тени, отбрасываемой абажуром на выбеленные стены кухни, между двух гигантских сковородок из красной меди вырисовывался знакомый портрет коронованного шефа в белом, как цвет яблони, мундире. Белое одеяние императора, густо засиженное мухами, казалось пробитым бесчисленными дробинками, да и глаза Франца-Иосифа Первого, выдержанные и на этом портрете в само собой разумеющихся фарфорово-голубых тонах, здесь, в тени абажура, выглядели потухшими. Доктор вытянутым пальцем указал на императорский портрет.
— Еще год тому назад он висел в трактирной зале! — сказал он. — Теперь у хозяина прошла охота доказывать, что он лояльный верноподданный!
Автомат смолк. В то же мгновение послышались два жестких удара стенных часов.
— Уже два! — сказал лейтенант.
— Еще пять часов! — возразил полковой врач.
Трактирщик принес сливянку.
'Семь двадцать!' — стучало в мозгу лейтенанта.
Он потянулся к стаканчику, поднял его в руке и громким, заученным голосом, которым обычно выкрикиваются команды, произнес:
— За твое здоровье! Ты должен жить!
— За легкую смерть! — поправил доктор и осушил стакан, тогда как Карл Йозеф свой поставил обратно на стол нетронутым.
— Эта смерть — бессмыслица! — продолжал доктор. — Такая же бессмыслица, какой была моя жизнь!
— Я не хочу, чтобы ты умирал! — закричал лейтенант и топнул ногой о каменную плиту пола. — И я тоже не хочу умирать! И моя жизнь бессмыслица!
— Спокойнее! — сказал доктор Демант. — Ты внук героя Сольферино. Он едва не умер такой же бессмысленной смертью, хотя, конечно, это не одно и то же: идти на смерть с такой верой, как он, или с таким малодушием, как мы оба.
Он замолчал.
— Да, мы оба, — продолжал он немного спустя, — наши деды оставили нам не много сил — слишком мало сил для жизни. Их может хватить разве на то, чтобы бессмысленно умереть. Ах, — доктор отодвинул от
