Стыдно, Деревянко, стыдно. Ведь честно ни во что не верил, не собирался никуда ехать, даже не думал ничего искать — почему же тогда так растерялся? Значит, все-таки жила в темных глубинах прапорщицкой души какая-то глупая надежда, какой-то тайный умысел, раз повел он себя как школьник, застигнутый за воровством конфет:
— Да я… Да нет… Какой клад?…
— Ты не расстраивайся — утешил его работник архива. — Года три назад этот клад только ленивый не искал. А бумаги, про которые ты спрашиваешь, я тогда размножил и любому желающему за пузырь продавал… Потом, правда, за кружку пива — и то желающих не было. Потому что никто ничего не нашел.
— А ты откуда знаешь? — неизвестно почему, в голосе Деревянко вдруг прозвучало недовольство, и даже некоторая враждебность.
— Да приезжали некоторые — пузырь назад требовали… В шутку, конечно.
Мурад помолчал немного, подумал, со вкусом приложился к кружке.
— Погоди, я гляну — может, завалялась копия…
Он опять полез в свой портфель со многими отделениями под замками-молниями и долго в нем шарился. Наконец издал торжествующий возглас «Ага!» и вытащил на свет схваченные скрепкой листочки.
— Вот, держи! С тебя еще сто грамм — и в расчете…
— Зачем они мне? — прапорщик был зол и обижен на эту подлую жизнь. — Сам же сказал — туфта…
— Да кто его знает? — вполне искренне пожал плечами архивный работник. — Может, туфта, а может, и нет… Ну что, сто грамм ставишь?
Друг Мутьяка уже мирно дремал, пристроив локоть на краешек стола, а голову на руку, небо начинало предвечерне темнеть, и Деревянко, чувствуя себя самым несчастным человеком, махнул рукой:
— А, давай!
Отправив домой слегка очухавшегося Мутьяку и попрощавшись с новым знакомым, прапорщик по пути к месту ночлега прикупил две бутылки пива и пару палочек шашлыка, которые ему упаковали «с собой». Прибыв в окружную пограничную гостиницу и с удовольствием обнаружив, что его сожитель по номеру отсутствует, Деревянко переложил густо засыпанные зеленью кусочки румяной баранины в тарелку и сполоснул обычный в гостиницах граненый стакан. Налил в него пива, выпил, с удовольствием заел аппетитным куском шашлыка, и только после этого аккуратно развернул врученные ему Мурадом листки.
Первым было то самое донесение Богдасарова об операции, что Джунаид засыпал колодцы, и в этой связи пришлось застрелить несколько запасных лошадей — хорошо, нашелся боец, подсказавший выход из критической ситуации (Деревянко подумал, что бравый командир, видимо, опасался, как бы ему не влетело за пущенных в расход коней). Дальше шло о том, что командир отправляет в Асхабад двух бойцов с пленным басмачом и с письмом Джунаида…
Все это Деревянко уже знал, поэтому, особенно не углубляясь, перешел ко второй странице. По- видимому, вот оно, письмо Джунаида. Поразглядывав зачем-то темную ксерокопию бумажки с персидской вязью, Владимир отложил и эту страницу. То, что его интересовало больше всего, — перевод письма, — было, очевидно, на последнем листке.
Так и оказалось. Съев еще два кусочка баранины и основательно отхлебнув из стакана ледяного пива, Деревянко стал читать послание главного туркменского басмача — медленно, задерживаясь на каждом слове для более полного и глубокого понимания текста, что было непросто после выпитого.
Слава Аллаху милостивому, милосердному!
Достойному Джепбару Балканлы шлет привет повелитель его и покровитель, отправляя это письмо по случаю важного и неотложного дела. Доставит его тебе мой верный слуга, Мерет, которому можно полностью доверять (на этом месте Деревянко хмыкнул: узнал бы Джунаид, как «верный» слуга, не задумываясь, сдал его, — в гробу бы перевернулся). У него будет кольцо с моего пальца и с моей личной печатью.
Будучи преследуем нечестивой сворой красных шакалов во главе с известным тебе богопротивным эрмени, я вынужден предпринять некоторые меры предосторожности. Не исключая возможности, что шакалы все же настигнут старого льва, — на все воля Аллаха! — я укрыл часть своего имущества, ниспосланного мне Всевышним, близ известного тебе места, где отдыхали мы однажды после славной охоты на джейранов. Там ты найдешь то, что я спрятал. возьмешь и передашь моим друзьям за Сумбаром — ты их знаешь. Если суждено мне уйти от погони, они передадут ценности мне, а если нет — моим сыновьям, которых я не хочу оставить в нищете.
Теперь сообщаю, как найти спрятанное, надеясь на твой разум и смекалку, чтобы написанное осталось недоступно для чужих глаз.
Я уверен, ты помнишь, что есть в том месте двуногий старик. Мы с тобой еще обсуждали, сколько ему может быть лет. Так вот, от него иди по конскому волосу — солнце в полдень окажет помощь. С большого камня-верблюда внимательно оглядись — последнюю точку птица великим клювом укажет. Там копай неглубокую ямку, и увидишь спрятанное: малое приведет к большому.
Чтобы не поддался ты искушению, сообщаю также, что все содержимое тайника тщательно пересчитано и занесено в перечень.
Уверен, что волю мою ты выполнишь в точности.
Да пребудут с тобой мир и благоволение Аллаха!
Текст, несмотря на восточные украшения, оказался слишком коротким. Точнее, не коротким, а недостаточным в той части, где говорилось о местонахождении клада. Это как понимать? Какой такой двуногий старик может стоять на одном месте больше шестидесяти лет? Какая такая птица?
С глубоким вздохом Деревянко налил себе еще пива, доел шашлык и подумал, что расчет на «калаши» все же вернее. Отказаться от квартиры — немыслимо, а значит, и от Упыря никуда не денешься. Оставалось только надеяться, что удастся под каким-нибудь предлогом выпросить у коменданта ключи от склада — хотя бы на полчасика… Прапорщик еще раз вздохнул, сложил бумаги и засунул их в нагрудный карман защитной форменной рубашки, по привычке застегнув клапан. Будущее представлялось туманным.
До последней минуты Владимир старался всеми правдами и неправдами добыть заветные ключи. Он прибегал к изощренной дезинформации, не брезгуя и простым враньем — комендант на провокации не поддавался; пробовал оказывать на начальство давление, козыряя своей незаменимостью — и лишь убедился, что незаменимых нет; пытался бить на жалость, выжимать слезу — и понял, что слезам никто не верит. До самого увольнения майор Яшчур не доверил ему ключи даже на минуту, зная, видимо, манеру прапорщиков тащить перед отъездом все, что попадется под руку. Украсть обещанное страшному Упырю оружие так и не удалось. Поэтому, собирая контейнер и в последний раз оформляя проездные документы, Владимир с ужасом думал о предстоящей встрече с сослуживцем.
Впрочем, было у него одно здравое соображение: пока контейнер дотащится до Ставрополя, пройдет месяца полтора-два. Порядка-то на железной дороге теперь нет. А за это время, глядишь, или что-то придумается, или что-то случится, или что-то изменится…
И не ошибся.
Переезд остался в памяти дикой толкучкой Домодедово, волглым бельем плацкартного купе и криками вокзальных торговок — «Риба-риба! Пщенка-пщенка!», причем «пщенкой», к удивлению Деревянко, оказалась горячая вареная кукуруза.
Первая неделя на новом месте, как всегда, прошла в радостных хлопотах: расставляли по-новому мебель, решали, что нужно купить в первую очередь, мыли, чистили, оттирали… У Владимира даже страх перед Упырем как-то отдалился, сгладился. До прибытия контейнера оставалась еще уйма времени, и Деревянко утешал себя: «Ничего, ничего. Пока контейнер не пришел — как-нибудь отбрешусь… А потом…»
Но отбрехиваться не пришлось. То есть почти не пришлось.
Как раз на девятый день после их прибытия уже довольно поздно вечером раздался длинный, требовательный звонок в дверь. Валентина тревожно взглянула на мужа, только что безмятежно потягивавшего пивко у телевизора и вдруг напрягшегося как струна.
