большой шелковый шатер, а внутри него — черные лакированные столики.
Англичанам подали чай с изысканными сластями. Купцы согласились уплатить три миллиона серебряных долларов в обмен на гарантии безопасности для их города, население которого насчитывало двести пятьдесят тысяч душ.
Макси стоял в дальней части шатра, прижимая тряпицу к сломанному носу. За столом переговоров он заметил их с Ричардом человека, Чэня, и подумал: а не имеет ли он какого-то отношения к тому, с какой легкостью сдался город? Взятие Шанхая обошлось англичанам в троих убитых и шестнадцать раненых.
Иезуит-переводчик, пришедший вместе с купцами, вносил последние поправки в документ о капитуляции города, а старший из купцов трещал без умолку. Он выглядел не более озабоченным, чем если бы торговался, пытаясь сбить цену на второй летний урожай риса.
Деньги положили на стол, за которым велись переговоры. Представитель Поттингера, пухлый круглолицый человечек по имени Маккаллаф, даже не прикоснулся к ним, всем своим видом показывая, что подобные мелочи не заслуживают внимания столь высокопоставленной особы, как он.
Дождавшись, когда главный купец поставит подпись под последним документом, Маккаллаф приблизился к столу и взял гусиное перо. Обмакнув его в чернила, он занес перо над пергаментом и повернулся к своему лейтенанту. Тот выстрелил вверх, пробив шелковый потолок шатра. В следующую секунду со стороны города раздался громкий взрыв, и все головы повернулись в ту сторону.
Южные городские ворота разлетелись в щепки, убив несколько торговцев птицей и рыбой, лотки которых оказались поблизости.
— Это чтобы показать, кто теперь хозяин в городе, — объявил Маккаллаф и, повернувшись к иезуиту, приказал: — Переведи своим друзьям.
Прежде чем иезуит успел выполнить приказание, Маккаллаф поднес перо к строчке для подписей сторон и вывел автограф, украсив его замысловатыми завитушками. Закончив с этим, он вновь повернулся к переводчику:
— Сегодня на рассвете ваши язычники убили трех моих людей. До заката я ожидаю получить в три раза больше китайцев, чтобы предать их показательной казни. В противном случае я пущу вашему городу «красного петуха» и сожгу его дотла.
Неожиданно Маккаллаф по непонятной причине перешел на пиджин, [26] хотя иезуит блестяще говорил на классическом английском языке.
— Понятненько, парень? Быстренько, топ-топ!
Когда делегация шанхайцев удалилась, ветер сорвал крышу шатра, и в залившем его солнечном свете Макси заметил знаменосца — того самого, с которым он столкнулся утром. Знаменосец смотрел на него, и Макси подумал, что еще никогда и ни в одном взгляде он не видел столько ненависти, сколько плескалось сейчас в глазах этого китайца.
Позже, когда Макси лежал на столе хирурга в чреве «Корнуоллиса», ему подумалось, что ненависть во взгляде знаменосца была вполне оправданной. А потом хирург поставил сломанный хрящ на место, и все тело Макси пронзила такая жуткая боль, что он начисто забыл о жалости по отношению к знаменосцу, его детям, если они у него имелись, и ко всем жалким тварям на земле Поднебесной.
Четырьмя палубами выше той, на которой находился Макси, в роскошно обставленных капитанских апартаментах, Гоф докладывал о взятии Шанхая генерал-губернатору Поттингеру, который сидел за столом, застеленным картами реки, нахохлившись, словно старая сова.
— Мы оставим в этой гавани сторожевой корабль, а второй отправим сюда, — заявил Поттингер, указывая на точку возле города Вусун в устье Янцзы.
Такое решение показалось Гофу разумным, и он кивнул.
— Рад, что вы со мной согласны, адмирал, — проговорил Поттингер, а затем добавил: — Хочу, чтобы капитанам сторожевиков был дан приказ перехватывать и топить любое китайское судно, которое пойдет вверх или вниз по реке.
Он поднял голову от карт.
— Блокада, сэр? — недоверчиво спросил Гоф.
— Да. Как раз то слово, которое я подыскивал. Блокада.
Поттингер будто смаковал это слово. Он улыбнулся, обнажив сгнившие передние зубы. Затем назначенец королевы Виктории, пробормотав что-то нечленораздельное, резко вышел из каюты.
Несколько секунд Гоф стоял неподвижно, не зная, что предпринять, а потом кинулся за Поттингером и догнал генерал-губернатора на палубе полубака.
Поттингер повернулся к Гофу, лицо его с непомерно крупными чертами выражало недоумение.
— Вы намерены подвергнуть сомнению мой приказ, адмирал?
— Нет, сэр, но почему мы не можем разрешить, чтобы торговля повседневными товарами продолжалась?
Представитель ее величества в Китае вытянулся во весь рост, который составлял полных пять футов четыре дюйма, и проговорил с противной оксфордской шепелявостью:
— Мы не пойдем на полумеры, дорогой сэр. Мы пришли в эту Богом забытую страну, чтобы выполнить свою миссию, и ничто — повторяю, ничто! — не сможет помешать нам. Время, имеющееся в нашем распоряжении, ограничено. Правительство и народ Англии ждут от нас результатов. Мы покажем обезьяньему императору, что у нас имеются средства и мы готовы применить их, до предела нажав на его проклятую страну. — Блестящие от слюны губы Поттингера искривила ухмылка. — Когда наша армада соберется на реке полностью, мы будем задерживать и грабить все китайские суда, которые встретятся на нашем пути. Вам все понятно?
Гоф понял бы задержание китайского угольного транспорта с целью реквизировать уголь для их собственных кораблей, но почему — все суда? И был ли наделен представитель королевы полномочиями брать трофеи?
— Мы хотим торговать с китайцами, а не уморить их голодом, — сказал он, наконец. И добавил слово «сэр» — как раз вовремя, чтобы не получить выволочку за несоблюдение субординации.
— Несколько голодающих китайцев могут оказаться для нас полезными, — подумав, ответил Поттингер. — Очень полезными.
Глава девятая
ВРАССУН В БЕДЛАМЕ
Врассун-патриарх знаком велел надзирательнице забрать от него сумасшедшую красавицу.
— Помягче, помягче, — ворковал он, когда матрона обняла девушку за плечи и повела через комнату.
Душевнобольная вырвалась, подбежала к Элиазару и повисла у него на руке.
— Потанцуешь со мной?
— Конечно. Конечно, я потанцую с тобой, — сказал он, отрывая ее лишенные ногтей пальцы от своего рукава и разворачивая девушку лицом к надзирательнице.
— Будьте с ней поделикатнее. Она не опасна.
Надсмотрщица, пропустив его слова, мимо ушей, грубо дернула несчастную за предплечье. Подошли два дюжих санитара и затянули ремни смирительной рубашки.
Врассун отвернулся. Ему хотелось вымыть руки, но не сейчас, когда она смотрела на него. Хотя бы это он мог для нее сделать.
— Зачем вообще доставлять себе хлопоты, навещая ее? — сказал, его элегантный сын Ари, для которого женщина была всего лишь сошедшей с ума старшей кузиной.
«Потому что она мое сердце», — хотелось ответить Элиазару, но он не сделал этого и, повернувшись к сыну, сказал:
— Не смей вмешиваться в мои личные дела!
