чем-то, не понятно. В углу курятся благовония в большой бронзовой чаше. Над ними видны красные отблески огня.
На вышивке все тот же парусник, плывет по волнам. Только теперь огонь от факелов бросает на него отблески, и кажется, что парусник плывет по алому морю, и паруса у него тоже алые.
Красиво, надо сказать.
Повернул голову влево, потом вправо.
Узбеков нет.
Хотя как это нет?
Вот двое сидят у дверей, водят головами, смотрят на факелы и на меня. Пока никак не реагируют.
Нет, заметили. Поднялись с колен, один подошел к факелу и что-то такое с ним сделал, так что он загорелся еще больше, а второй тихонько скрипнул дверью, и выскользнул из комнаты.
Второй все шел по кругу комнаты, запаливал факелы. Я за ним следил, поворачивая голову. Шею немного сводило, но все равно, тело работало. Ничего вроде бы не болело.
Так.
Снова этот сон.
Как он меня достал.
Надо бы с ним разобраться.
Я попытался приподняться.
Выходило. Хотя слаб еще, да и одеял на меня навалили целую гору, как бы не задохнуться под ними окончательно. Тяжелые… Так, одеяла на фиг. Первое, рраз!
Ну заслаб я тут, во сне. Ручки-ножки тонкие, движения какие-то не сильные. Еле шевелюсь. Второе одеяло тоже на фиг!
Ух, и тяжелые ж. Как маты спортивные, да и те легче будут, пожалуй. Третье, вот мы его сейчас…
Подняв голову, я увидел шагах в трех перед собой давешнего узбека.
Ну как есть узбек. Лицо смуглое и широкое, глаза чуть раскосые, вот и третье веко тоже есть, волосы на голове темные и толстые, брови тоже такие же. Но мощный мужик, мощный! Из него двух меня можно слепить, ни капли жира под жилетом-безрукавкой нету, мышцы не бугрятся, но явно присутствуют.
— Ваша Высочество. — Узбек склонился в поклоне.
— Чё это ты? — Спросил я. Голос мой звучал как-то странно.
— Ваша Высочество, за доктором уже послали. Чего изволите?
— Пива. — Наудачу попросил я. Откинул последнее одеяло, и встал на ноги.
Ох, и здоров же этот узбек! Как я встал, так сразу и понял, что гляжу на него снизу вверх. Это ж сколько в нем росту-то?
Узбек меж тем склонился в поклоне и куда-то смылся, только его и видели.
— Ничего себе. Сон в руку. — Сказал я вслух. И пошел к двери.
Не дошел, конечно. Стало плохо, стало сводить ноги на холодном полу. Нет, не то что на холодном — пол был просто ледяной, как будто по снегу бегаешь.
Нет, на фиг. Надо бы тапки какие-нибудь поискать, что это я?
Тапки обычно ставят под кроватью, верно?
Я подошел поближе, стараясь ступать ребром стопы, наклонился, одернул покрывало, посмотрел.
Да нет ничего. Ночной горшок только, пустой сейчас, стоит. Золотой, надо сказать! И причудливый такой, в виде держащих вазу пузатых толстяков с веселыми улыбками и зубастыми ртами.
И пыли-то, пыли… Все в пыли. Сантиметровый слой.
Ругнувшись, повернулся к выходу и снова к нему побрел.
Это ж сон, верно? А надо посмотреть, что это он такой прилипчивый…
В этот момент двери распахнулись, влетел узбек давешний, а за ним толстяк в безрукавке и с широкополой шляпой. На ногах его были атласные сапожки, а из-под безрукавки кружавилось белоснежное жабо.
— Ваше Высочество! — С порога гаркнул толстяк, и поспешил ко мне.
— А ну стой где стоишь, Дон Педро! — Предупредил его я.
Толстяк затормозил буквально в метре от меня, раскинул руки широко-широко.
— Выше Высочество, как вы себя чувствуете?
— Холодно. — Буркнул я.
Накатали внезапная слабость. Поднялась с ног, правую ногу свело, потом левую тоже, я резко наклонился, вытянулся на носках… И упал, прямо на руки того узбека, что бежал за толстяком.
В дверях показался второй узбек, который меня 'Высочеством' первый назвал. В руках он волок серый кувшин с широким горлом.
Темнота.
И новая морда у меня перед лицом, рябая. Над ней шапка-пидорка, под ней кофта с горлом. И еще что-то у меня в нагрудном кармане шарит.
Они что, совсем с ума спятили?
Вытянул левую руку сначала, от которой Рябой увернулся, но вот правую в печень он как-то не ожидал.
— Уп…ц. — Сказал рябой, выронил обратно мой кошелек и начал заваливаться на меня. Не, ну совсем как груша, разве что та не бледнеет при удачном попадании и на тебя не валится. Хотя на Костика однажды завалилась, он как раз нам какой-то удар показывал…
Я выдернул кошелек из его скрюченных пальцев.
— Э, да ты чё, граждане, он человека… — Я посмотрел в сторону. В проходе метро стоял парень лет тридцати, суховатый такой и худющий, чернявый. — Э да ты чё его ударил мы помочь хотели…
— А ну, подставляй хохотальник… — Выдернув тонфу, я пошел по направлению к чернявому, выбирая место для приложения силы.
Чернявый что-то буркнул и стал отходить назад, голову наклонив. Все дальше и дальше. В вагоне еще трое сидят, но они-то не помощники, бабка вообще прыжком к дверям и бормочет что-то себе под нос.
Ну так, а что это я на тонфу-то ручку не прикрутил?
Шаг назад, повернуться…
О, очухался.
— Твою мать! — Я уклонился вправо, пропустил летящее тело и в пролете ткнул еще раз дубинкой, резко, как ножом, под ребра. Еще раз попал, конечно. Дальше, в плечо, отдалось упругое сопротивление. Машинально, на благоприобретенных на тренировках инстинктах, подхватил обмякшего врага за воротник и перекинул через себя, в сторону оживившегося чернявого.
Оба гопничка полетели друг на друга, а потом поезд стал тормозить и вылетел на станцию метро.
Прокашлялись громкоговорители.
— Осторожно, двери…
— Привет, уродцы! — Сказал я, хватая свою сумку и прыгая за дверь.
Двери закрылись, с той стороны к стеклу прилипла харя чернявого, он ножом постарался расширить дверь, но поезд уже тронулся.
Я запихнул дубинку обратно в сумку, и привалился к колонне.
— Твою мать. — Повторил за рябым. — Твою мать, спасибо тебе, Петр Сергеевич… Научил! И тебе, Валерий Алексеевич, тоже спасибо, не бросил…
Забросил сумку на плечо, улыбнулся менту, который уже с подозрением пытался вычислить степень моей подогретости и кредитоспособности, и потрусил к противоположному направлению поездов. Станция как раз в другом конце города, еще и обратно ехать надо будет.
Сны мать твою… Сколько же я продрых, чтоб вот так поехать?
