достаточно начитан и цитировал «Вивиана Грея» консервативно настроенному государственному мужу и «Мыльную губку» придворному прожигателю жизни.
Скромный и непритязательный, Бигге с самого начала службы у герцога Корнуоллского проявлял завидную смелость. В частности, он позволил себе неодобрительное высказывание относительно решения короля Эдуарда не присваивать наследнику престола титул принца Уэльского до его возвращения из плавания на «Офире»: «Это такое же пренебрежение к заморским доминионам, как и к самому герцогу». Не уклонялся он и от нелицеприятных замечаний, когда чувствовал, что его хозяин в них нуждается. Например, твердо, хотя и тщетно упрашивал принца переехать из Йоркского коттеджа в более просторный дом, где можно было бы принимать гостей и таким образом расширить для себя политические и общественные горизонты. На Новый 1902 г. принц Уэльский (теперь его следовало называть именно так) писал личному секретарю: «Я чувствую, что могу полностью Вам доверять, — Вы всегда говорите мне пусть неприятную, но правду. Для человека в моем положении это громадная помощь».
В письме из Сандрингема, написанном на Рождество 1907 г., принц вновь подчеркивал достоинства своего помощника-наставника:
«Представьте, как быстро летит время — вот уже почти семь лет, как Вы ко мне пришли. Вам не за что нас благодарить — напротив, это мы должны быть Вам благодарны. Что касается меня лично, то за эти семь лет Вы сделали мою жизнь относительно легкой — благодаря Вашей доброжелательной помощи и поддержке, а также беззаветной преданности делу. Что бы сталось со мной, если бы Вас не было рядом, — кто бы помогал мне готовить речи? Ведь я с трудом могу написать без Вашей помощи даже не слишком важное письмо. Боюсь, иногда я терял при Вас самообладание и часто бывал очень груб, но уверен, что Вы теперь достаточно хорошо меня знаете и понимаете, что я делал это не нарочно…
От всего сердца Вас поздравляю. Я плохо умею выражать свои чувства, но уверяю, что благодарен Богу за то, что у меня есть такой друг, как Вы, в котором я могу быть полностью уверен и от которого всегда могу получить самый лучший и разумный совет».
Свое письмо принц Уэльский закончил семейными новостями: «Мои старшие сыновья наслаждались сегодня первым днем охоты, старший добыл 12 кроликов, второй — 3».
При ежегодном доходе в 100 тыс. фунтов стерлингов принца Уэльского можно было смело назвать богатым человеком; в начале XX в. сельскохозяйственный рабочий зарабатывал в год менее 40 фунтов, слуга — половину этой суммы. Тем не менее он всегда берег деньги и расстроил своего отца тем, что отказался поселиться в Осборне, большом, построенном в итальянском стиле доме королевы Виктории на острове Уайт. Он вполне сможет его содержать, настаивал король, при том скромном образе жизни и отсутствии другого загородного дома — «ведь коттедж едва ли можно считать загородным домом». Принц, однако, не любил большие дома, поскольку их наличие обязывало устраивать широкие приемы и исполнять роль хлебосольного хозяина. Осборн был передан государству. Парадные покои, за исключением личных апартаментов королевы Виктории, были открыты для публики, а остальные помещения превратили в санаторий для выздоравливающих офицеров. Бывшие конюшни перестроили и создали там новое военно- морское училище.
Не меньшее упрямство принц Уэльский проявил, отказавшись покидать Йоркский коттедж в Сандрингеме и переселяться в более просторный дом в Норфолке. Король, который точно знал, как должен жить наследник престола, считал, что нашел для сына именно то, что надо. Лорд Эшер так описывает их экспедицию: «Проездил с королем большую часть дня. Мы были в Хафтоне, в имении Чолмондели — прекрасном, но страшно запущенном и бедном доме, который построил еще Уолпол. Сонный парк в лощине. Возможно, герцог Йоркский захочет его арендовать… На авто короля мы проехали восемь миль всего за девятнадцать минут — это в самом деле очень мило, только нужно надевать очки».
Усилия короля оказались напрасными — семья принца Уэльского прожила в тесных маленьких комнатах Йоркского коттеджа еще двадцать пять лет.
Тем не менее они с благодарностью приняли в пользование одну из восхитительных, хотя и малоизвестных, королевских резиденций, куда периодически наезжали летом. Фрогмор-Хаус, находившийся менее чем в миле от Виндзорского замка, был построен во времена правления Вильгельма и Марии, а столетие спустя выкуплен королевой Шарлоттой и перестроен Уайаттом в георгианском стиле. Красивое, кремового цвета здание с колоннами находилось в уединенном углу Домашнего парка. Из его достигающих вполне приличных размеров комнат открывался приятный вид на лужайку, озеро и деревья, скрывающие два мавзолея. Один из них, классически элегантный, — могила герцогини Кентской, матери королевы Виктории, жившей во Фрогмор-Хаус; второй — унылое строение из гранита и белого известняка — был построен королевой, чтобы упокоить останки принца-консорта и ее собственные.
Именно во Фрогмор принц и принцесса Уэльские будут ежегодно приезжать, чтобы присутствовать на скачках в Аскоте. Принцесса Мэй также любила укрыться здесь от суеты лондонского светского сезона,[23] чтобы посидеть под липами, занявшись написанием писем, пока ее дети кормят уток или играют в кустах в прятки. «Дом прекрасен и очарователен, — говорила она мужу, — а парк — просто сказка». Овдовев, королева устроила в нескольких помещениях фамильный музей — собрание подарков и сувениров начиная с эпохи Георга III и кончая Елизаветой И. Здесь хранятся фарфоровые игрушки и школьные учебники, свадебный венок принцессы Кристианы и крошечный хлебец, испеченный на золотой юбилей королевы Виктории.
В Лондоне принц Уэльский вынужден был сменить непритязательный уголок Сент-Джеймсского дворца на великолепие Мальборо-Хаус, где прожили последние сорок лет его отец и мать. На сей раз он не стал полагаться на непритязательный вкус сэра Бланделла Мейпла и предоставил жене полную свободу. К ее удивлению, король высказал недовольство, узнав о ее желании по-новому оформить интерьер дома, хотя сам потратил целое состояние, обновляя Букингемский дворец перед тем, как туда въехать. «Мне кажется, он должен понять, что мы просто не можем вселиться в грязный, запущенный дом, — с непривычной для нее резкостью писала Мэй мужу, — даже ради того, чтобы доставить ему удовольствие». Чтобы восстановить оригинальные пропорции в этом построенном в XVIII в. доме, принцесса сначала ликвидировала все сделанные свекром викторианские пристройки, а потом велела выкрасить в белый цвет с позолотой некогда модные розовые с зеленым потолки, карнизы и панели.
Неизвестно, насколько сильно король с королевой негодовали по поводу перестройки их старого дома, но через два или три года принцесса Мэй с огорчением узнала, что ее не включили в список тех, кому король подарил только что опубликованные тома писем королевы Виктории. Вообще-то королеву Александру никак нельзя было назвать тактичной и разумной свекровью. Например, свои письма она адресовала не «Ее Королевскому Высочеству принцессе Уэльской», а «Ее Королевскому Высочеству Виктории Марии, принцессе Уэльской» — будто на свете существовало множество принцесс Уэльских с разными именами.
Иногда недовольство королевы принцессой Мэй приобретало более активные формы. Однажды, простудившись за день до королевского приема, Александра попросила короля Эдуарда его отменить, но тот отказался, поскольку до назначенного дня оставалось слишком мало времени, и пригласил принцессу Уэльскую занять место жены. Королева была в бешенстве и запретила придворной даме, ведавшей ее гардеробной, и прочим дамам из ее окружения присутствовать на этом мероприятии. Надо сказать, что она никогда не скрывала свою ревность к женщине, которая «украла» у нее любовь сына. Когда в 1905–1906 гг. принцесса готовилась к поездке в Индию, королева писала принцу Уэльскому: «Итак, мой бедный Джорджи расстался со своей Мэй, которая упорхнула в Лондон, чтобы повертеться перед зеркалом. Какая досада! Только вот я никак не могу понять, почему она так скоро уехала, ведь платья для Индии вовсе незачем столь долго шить и столь долго примеривать».
В оправдание королевы Александры следует сказать, что она была человеком настроения, а кроме того, из-за глухоты не все правильно воспринимала. На самом деле она видела нежную натуру невестки и время от времени позволяла себе это признать: «Ты, моя милая Мэй, всегда так добра и ласкова со мной. И когда из-за моих гадких ушей я не совсем „в курсе дела“, ты всегда словом или просто взглядом даешь мне понять, что происходит, — за что я тебе очень признательна, так как никто не знает, как зачастую мне бывает трудно».
Весьма знаменательно, что между королевой Александрой и принцессой Мэй было не так уж много столкновений, а между королем Эдуардом и принцем Георгом их вообще не отмечалось. Ценности, которые
