– Что случилось?
Он чувствовал себя черезвычайно легко. Неужели это естественная реакция после ужасного отяжеления, от которого до сих пор все его мускулы болели?
Гардт лежал весь в поту. Андерль старательно растирал ему виски; Алекс поднес к его носу бутылочку нашатырного спирта.
Медленно раскрыл Ганс Гардт глаза и в беспамятстве оглядел своих товарищей. Через несколько секунд к нему вернулось сознание. Прежде всего он взглянул на хронометр: двенадцать минут.
– Гамаки можно свернуть! – крикнул он Андерлю, как только смог вскочить. Затем он углубился в изучение кривой, вычерчиваемой инструментами.
– Ну и путешествие! – заметил дядя Алекс. – Этих восьми минут я никогда в жизни не забуду! У меня все кости болят.
Он внимательно стал ощупывать себя:
– Но кажется, у меня все цело...
– Да, никто не мог бы долго выдержать такого отяжеления, – ответил инженер. – Андерль, посмотри еще раз, все ли внизу в порядке.
– Ганс, – спросил Алекс, когда Андерль исчез, – где мы теперь?
Гардт указал на инструменты.
– Шесть тысяч километров пути и около четырех высоты.
– Четыре тысячи высоты! Гм!.. А гора Эверест имеет десять тысяч?..
– Да, но метров, а у нас – километры.
– Тысяча чертей! – воскликнул ученый. – В таком случае, мы находимся сейчас в четыреста раз выше самой высокой точки на Земле!
– Безусловно. Наружные барометры показывают ноль. Воздушная оболочка Земли далеко внизу; мы давно уже витаем в свободном мировом пространстве.
Появился Андерль и сообщил, что все в порядке.
– Хорошо, Андерль. Ложись теперь спать: через шесть часов ты сменишь меня.
– Я не очень охотно это сделаю, господин Гардт, – возразил опечаленный парень.
– Так нужно. Утешься, Андерль, тем, что сейчас ничего, кроме темной ночи, не будет видно. Иди, выспись хорошенько.
– 3емля совершенно не видна, Ганс, – сказал Алекс, стоя у окна.
Гардт подошел к нему и установил большую подзорную трубу.
– Если вглядишься внимательно, то кое-где заметишь мерцающую точку. Возможно, что это прожектор какого-нибудь маяка или световой сигнал парохода, который плавает внизу по волнам Великого океана.
– Великого океана?
– Если бы стало светло, мы могли бы увидеть Землю от Филиппинских островов до берегов Франции. Сейчас мы, вероятно, находимся над Арабским проливом.
– Будь добр, наставь эту подзорную трубу на какой-нибудь город. Я охотно посмотрел бы, как...
Гардт расхохотался.
– Многого захотел, дядя Алекс!..
Он привинтил телескоп.
– Вот в этом направлении, вероятно, находится Индийский океан. Быть может, тебе удастся уловить слабый отблеск освещенного города Бомбея. Желаю тебе удачи, но я не уверен, что тебе удастся отсюда наблюдать ночную жизнь Индии.
– Я хочу видеть Землю, Ганс, а не Марс.
– Ну, конечно, сними свои очки и стань у телескопа...
Алекс отступил несколько назад.
– Ты хочешь запутать меня... Ведь Земля внизу, – и он несколько раз махнул рукой по направлению к полу.
– Где, по-твоему, надо искать центр Земли?
– Центр Земли? Конечно, там же...
– Наверху, дядя Алекс! – и инженер указал за окно.
– Вон где находится центр Земли; там же и Арабский пролив, над которым мы сейчас и находимся.
Алекс стоял с разинутым ртом.
– Земля там, на небе?
– Не забудь, – стал объяснять Гардт, – что мы поднимались под острым углом к поверхности Земли, поэтому мы должны искать Землю сбоку. Искусственная тяжесть, благодаря которой нам кажется, что ось ракеты находится в вертикальном положении, в действительности направлена не к Земле, но от дюз нашей ракеты, которые, хотя и слабее, но все же продолжают работать.
Голова доктора завертелась, словно мельничное колесо.
– Если бы мы поднялись по направлению к Солнцу, то есть днем, – продолжал Ганс, – мы могли бы видеть нашу Землю сбоку. Это было бы великолепное зрелище.
– Почему же ты не вылетел днем?
– Ради удобства земных обсерваторий. Тогда в продолжение всего нашего пути мы находились бы между Землей и Солнцем и не могли бы быть видимы со стороны.
Гардт не отходил от путевой «карты» и предоставил дяде размышлять на свободе. Доктор внимательно смотрел в пространство, пытаясь представить себе, что где-то находится твердая земля. Люди стоят там на твердой почве, спокойно расхаживают, и никому из них не интересно ломать себе голову над тем, где находится центр Земли. Через несколько минут он сказал племяннику:
– Наверное, сотни тысяч глаз направлены теперь к нам и следят за убегающей светящейся точкой... Если подумать о бесчисленном множестве озябших ног, о насморках, быть может, об эпидемии гриппа, который распространится завтра там, внизу или вверху, из-за нас, то, пожалуй, простая вежливость обязывает чем-нибудь ответить на это внимание. А ты поступаешь так, словно мать-Земля тебя нисколько не интересует.
– Милый дядя, – сказал Гардт, – указания моих измерительных приборов занимают меня сейчас гораздо больше, чем темная ночь вокруг нашей ракеты. Достаточно будет, если эту обязанность возьмешь на себя ты. Конечно, я говорю не об одних только озябших ногах...
– Кстати: тут даже слишком жарко, – простонал Алекс. – Ты не мог бы несколько умерить отопление?
– Этого отопления я никак не могу умерить. Жара идет извне.
– Извне? А я полагал, что в мировом пространстве страшно холодно.
– Безусловно, но эта теплота – результат трения воздуха о внешнюю оболочку нашей ракеты. Мы должны считать себя счастливыми, что бериллиевая оболочка так крепка и устойчива. Впрочем, я могу успокоить тебя и сказать, что эта температура долго не продержится. Она и так уже, кажется, упала... Стенки ракеты остывают.
Гард крикнул Андерлю, который не успел еще уснуть:
– Какая температура внизу?
– Тридцать три по Цельсию.
– Гм!.. Термометр на верхушке показывает тридцать восемь градусов. Распыли, Андерль, немножко жидкого кислорода и открой на короткое время клапан сверхдавления.
Жара действительно была невыносимая, и лишь испаряющийся жидкий кислород несколько умерил ее.
Доктор Александр Гардт зевал вовсю.
– Я ужасно устал, – сказал он, вытирая пот со лба. – Не знаю, почему я так устал: у меня такое ощущение, словно я всю ночь кутил. А ведь мы всего полчаса в пути.
– Ты можешь спокойно лечь спать, дядя, – сказал Гардт, который прекрасно понимал, что усталость вовсе не является следствием одной только жары. – Пока ты проснешься, все неприятные лишения, которые Земля дарит нам на прощанье, исчезнут.
Зевая и кряхтя, Алекс с трудом забрался по веревочной лестнице в спальную. Белоснежный манящий
