одностороннего, но оживленного разговора о дорогах города. По рассказал о том, как камни делают гладкими, однообразными, о своем отвращении к круглым булыжникам.
К его удивлению, извозчик остался равнодушным к его лекции, и снова наступило молчание. Слышно было лишь цоканье лошадиных копыт и стук обитых металлом колес.
— Я поэт, — произнес путешественник, когда они миновали еще какой-то отрезок пути. — Мое имя — По. Быть может, вы обо мне слышали?
Возница фыркнул и покачал головой:
— Никогда.
— В определенных кругах я довольно хорошо известен.
Возница, похожий на гостя из потустороннего мира, сплюнул на землю сгусток черной от табака слюны и процедил:
— Не в моих кругах.
Он щелкнул поводьями. Лошади перешли на рысцу, но потом снова вернулись к своему скорбному медленному шагу.
— Я упомянул об этом только потому, что вы произнесли название «Уихокен». А в основе моей последней повести лежат события, произошедшие именно там.
Возница посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Вы когда-нибудь слышали о Мэри Роджерс? — продолжил По. — О прекрасной продавщице из табачной лавки, труп которой выловили из Гудзона прошлым летом. Я написал о ней. Действие повести разворачивается в Париже, но параллели с нью-йоркским преступлением очевидны. Власти считают, что девушку убила банда, но я готов отдать палец на отсечение: виноват один ее знакомый — тот же самый человек…
— Можно мне спросить, — перебил возница, — а какое вы ко всему этому имеете отношение?
— Никакого. Вообще никакого. — Воодушевление По быстро сошло на нет. — Просто был с ней знаком. И что-то подсказывает мне: нужно побывать на том месте, где она умерла.
Огромный извозчик снова смерил поэта взглядом своих черных глаз. Его пассажир выдержал этот взгляд. Ему показалось, будто через эти блестящие зрачки открылась дверь в мир иной. Их угольно-черное сияние пронзило душу Эдгара, хотя бледное лицо мужчины осталось совершенно безучастным.
В воображении извозчик представился писателю перевозчиком в царство мертвых.
Харон снова щелкнул поводьями, и длинные кожаные ремни ударили по широким спинам лошадей — безрезультатно.
На протяжении полумили путники молчали. Все это время возница жевал табак, лицо его оставалось непроницаемым. Наконец он выплюнул на землю черный сгусток, адскую желчь.
— На вашем месте, мистер По, — процедил он сквозь зубы, искоса смерив поэта своим дьявольским взглядом, — я бы оставил мертвецов в покое.
Глава 15
Воскресная проповедь
Главный констебль Джейкоб Хейс сидел рядом со своей дочерью Ольгой в церкви, на привычном месте. Воскресная проповедь шла полным ходом, и преподобный, мужчина крепкого телосложения, говорил с верующими. Детектив поднял голову и внимательно вгляделся в маленькие, но яркие глаза прелата, по- отечески смотрящие на прихожан.
— Женщины, — выкрикнул служитель Господа поверх голов собравшихся, — как мы должны вести себя с ними? Им надлежит знать свое место. Можем ли мы позволить леди самостоятельно искать свой путь в нашем жестоком мире, не знающем прощения? Смеем ли мы разрешить дочерям и женам думать своей головой? Не будем забывать о несчастной Мэри Сесилии Роджерс. Как сильно бедняжка отдалилась от Бога? Кто из нас готов ответить на этот вопрос? И смириться с ее судьбой? Нет, мы должны всегда быть впереди наших женщин. И вести их по жизни. Да поможет нам Бог!
После службы священник вышел за двери церкви, встал на верхней ступеньке лестницы и приветствовал прихожан, выходящих из здания.
Хейс пожал теплую пухлую руку преподобного.
— Хорошо сказано, — произнес главный констебль, подмигивая своей дочери с едва заметным озорством.
— Вы так считаете? — Малюсенькие блестящие глазки преподобного светятся от удовольствия.
— Да, я так считаю, — подтвердил сыщик.
Ольга берет отца под руку, и они вместе спускаются по ступеням церкви; при этом священник не замечает взгляда девушки, в котором смешались жалость и презрение.
Старина Хейс улыбается.
— Даже и не думай, я больше не позволю тебе выходить на улицу, — поддразнил он дочь. — Теперь ты будешь работать только дома, под моим присмотром.
— О, папа! — засмеялась она. Ольге всегда нравилось чувство юмора отца, хотя бывали в жизни периоды, когда он редко его проявлял.
— Времена изменились. Надо отдать должное преподобному, он отметил этот факт. Однако не думаю, что проповеди: «Не делайте этого!», «Опасайтесь того!» — положат конец бедам.
— Навряд ли, — согласилась она.
— И все же священник правильно охарактеризовал черты нашего времени.
— Да, верно.
— По крайней мере все к тому идет.
— Если у вас есть какие-нибудь сомнения — просто взгляните на меня, свою родную дочь, мистер Джейкоб Хейс.
Он не мог и не хотел возражать.
— Может, нам пройтись пешком? Погода замечательная, и я бы сейчас предпочел прогуляться, а не сидеть в экипаже.
— Конечно, давай пройдемся, папа. Я сама люблю размять ноги.
— Главный констебль?
Сыщику был знаком этот голос. Кроме того, отлично известно, что означала такая интонация.
— Да?
Рядом с Бальбоа его ждал сержант Макардел. Кучер был одет в свой лучший воскресный наряд: брюки цвета свежей листвы, желтая рубашка, широкий желтый галстук. Оба они напряженно смотрели на начальника полиции.
По распоряжению местных властей улицы, выходящие к церкви, огораживались цепями, чтобы оживленное движение и шум не мешали воскресной проповеди. Шотландская пресвитерианская церковь на Мотт-стрит не была исключением.
У тротуара рядом с ограждением стояло черное полицейское ландо.
Макардел приподнял шляпу, здороваясь с Ольгой:
— Доброе утро, мисс.
— Доброе утро, — ответила дочь констебля.
— Сэр, — сержант повернулся к Хейсу, — мне нужно с вами поговорить.
— Хорошо, — проворчал строгий детектив и отошел в сторону, извинившись перед дочерью.
Помощник присоединился к нему.
— Прошу прощения, сэр, но сегодня утром мы обнаружили нечто ужасное.
— Где?
— В дальнем тупике, за домом.
— И что именно вы обнаружили?
— Три тела, в том числе труп маленькой девочки.
Констебль посмотрел на дочь. Она оживленно беседовала с преподобным. Бальбоа держит лошадь
