Гаджи ушел.
Вец дождался, когда он свернет за угол, и двинулся следом: мало ли что может взбрести в голову этому посланцу Вильке.
Гаджи дошел до угла Коммунистической. Сто метров отделяло его от дома.
Он остановился. Сколько стоял на месте? Пять секунд, пять минут? Время было сейчас вне его понимания.
Он смотрел на дом, окна которого, как и окна всех других домов вокруг, были забиты фанерой. Уцелело только несколько стекол — по диагоналям их перечеркнули бумажные кресты.
Надо было мчаться через брусчатку, прыгать через ступени, ведущие к подъезду. Но вместо этого Гаджи перевел дух, собрал силы, чтобы казаться спокойным, и, сдерживая шаг, двинулся вперед.
У подъезда его перегнал какой-то мужчина. «Раньше он тут не жил», — подумал Гаджи.
Синяя лампочка горела где-то на последнем или предпоследнем этаже. Но темнота не задержала. Ступеньки, знакомые с детства, повели вверх.
Ему оставался один этаж до своей квартиры — здесь на третьем живет дядя Аббас, — когда кто-то взял его за плечо.
— Зайди сюда, Гаджи.
Он не успел ничего ни понять, ни ответить. Его чуть-чуть подтолкнули, и он оказался в квартире.
— Не сердись, — сказал тот самый человек, который обогнал его у подъезда. — Так надо. Я от Лаврова.
— От какого Лаврова? — Гаджи насторожился. Быть может, этот человек от Веца? Нет, это арест…
Человек тем временем продолжал:
— Сейчас сюда придут. Мы тебя ждем…
Конечно, арест… Он был кристально честен, люди решили, что предатель. Как объяснить все? И кому? Ведь Седого уже нет.
Гаджи прошел в комнату, сел на одинокий стул, стоящий посредине. Закрыл глаза. Ему показалось, что он слышит шаги Тамары над головой. Потом затопал Тофик.
Что-то скрипнуло. Может, там двигали детскую кроватку?
Монотонно тикали часы.
Он встрепенулся, когда почувствовал, что кто-то совсем тихо вошел в комнату. На пороге стоял майор.
— Так вот ты какой… Ну, здравствуй, — Лавров шагнул к Гаджи, собираясь обнять его. Тот отпрянул.
Он был в смятении. Он боялся. Он ничего не понимал.
— Я все о тебе знаю, Гаджи. От Гордеева и Ненарокова, от Тамары и дяди Аббаса. От Седого.
Комиссар! Он и мертвый оберегал его.
Спазмы душили Гаджи. Как мог, он боролся с ними. Сейчас нельзя было казаться слабым, а избавиться от этих проклятых спазм он не мог.
Пауза была долгой.
— Я хочу домой, — не глядя на Лаврова, неожиданно сказал Гаджи.
— Должен тебя огорчить. Твои — в эвакуации. Мы постараемся вызвать сюда Тамару. Постараемся. Конечно, если Вец задержит тебя здесь. Останешься в городе — зайдешь домой. В нотной тетрадке на третьей странице подчеркнешь вторую строку. Тетрадь положишь в передней. Сам связи не ищи.
— Вец требует, чтобы я кого-то устроил работать к дяде Аббасу.
— Ну, раз требует… Ты понял, как важно нам знать его людей? Один уже идет в руки… Пойми, как важно это, солдат…
— …тихой войны, — продолжил Гаджи.
— В нашем деле с саблей наголо скакать не приходится.
Лавров оторвал край газеты, будто собирался свернуть самокрутку. Протянул листок Гаджи.
— Запиши телефон. 2-14. Отдашь Вецу. Скажешь, что дядя Аббас обещал. Трудно к ним устроиться, но обещал. Велел звонить утром. Из проходной…
На лестничной площадке свет теперь не горел. Гаджи на мгновение задержался. Потом ринулся вниз, перескакивая через ступеньки. На последнем этаже открылась дверь.
Молодой человек, стоявший там, сказал возникшему в дверном проеме женскому силуэту:
— Сейчас свет чинят, стремянку несут. Подождите минутку.
На лестнице опять стало темно.
— Ступай, — сказал Вец своему спутнику. — Я подожду в садике.
Он направился в сквер, а тот свернул за угол и оказался на площади. Ее перегородил длиннющий забор. За ним возвышались промышленные корпуса и колонны технологических установок. Около заводских ворот выделялся своей новизной маленький домик — проходная в бюро пропусков.
В обитой дерматином кабине, в бюро пропусков, Тихий говорил:
— Аббас Керимович? Я и есть друг Гаджи.
Трубка спросила:
— А почему хочешь именно к нам?
— До войны на химический поступал.
— А… — сказала трубка. — Тогда понятно.
— Только бы не в цех — в лабораторию. После госпиталя в цехе тяжело.
— Ты пойди в отдел кадров. Работу найдут не тяжелую. Но в лабораторию пока люди не нужны. Ты работай хорошо, учись. Меня не подводи. Будет возможность, переведу в лабораторию.
— Спасибо.
В ответ раздались короткие гудки.
Луна мчалась все быстрее и быстрее. Рваные облака создавали иллюзию стремительного полета Селены. Гаджи стоял у окна.
Уже который день он не мог покинуть этой комнатки в доме рябой старухи. Два раза в сутки старуха молча вносила еду. И это молчание и шаркающие старушечьи шаги — весь ее зловещий вид — заставляли Гаджи постоянно слышать резкий, приказывающий голос Веца:
— Из комнаты ни на шаг. А то голову оторву. Понадобишься — приду.
Зачем Вец спрятал его здесь? Почему запретил быть дома? Из-за просроченных документов? Или не верит?
И все же каждую ночь, стоя у окна, Гаджи раздумывал, как убежать. Убежать домой, к Лаврову. Но у кустов мелькала тень человека, явно приставленного Вецем его сторожить.
Сегодня звезды были особенно крупными. Они бежали вслед за луной, вроде бы и не стремясь догнать ее. Пропадали и вновь появлялись только затем, чтобы опять пропасть, «зашторенные» облаками. Почему-то вспомнилось Тамарино платье с блестками, которое подарил к Новому году дядя Аббас, хотя было оно вовсе не такого цвета, как сегодняшнее небо.
— Ты еще и глухой?
Гаджи обернулся, но ничего не увидел.
— Не бойся, это я. — Из угла поближе к столу, куда падал лунный свет, вышел Вец. — По ночам не спишь, днем небось дрыхнешь, — то ли спросил, то ли укорил он. — А я бегаю. Для тебя. Выдрыхся? Хватит. Пора работать. Вот твои новые документы. Можешь гулять с ними по Баку сколько влезет. Туберкулез у тебя после ранения. — Понял? А работа у тебя такая будет. Навестишь своего Аббаса. Узнаешь, куда подевались его друзья. И по дому. И по работе. Мне точные сведения нужны. Не анкетные. Это и без тебя достать могу. Мне нужны характеристики. Который любит детей, который — жену, кто баб, кто водку… Ты что молчишь, как в рот воды набрал?
