во рту Лавриненко и проснулся.
Грохот разом оборвался, ушел куда-то вдаль. И настала тишина. Тьма, цепкая, липкая тьма окружала его. Даже кошачьи глаза старшины ничего не могли различить…
…Алексей вскочил, сбив табуретку, и быстро ощупал пространство вокруг себя. Рация — стоит. Фонарик? Нет его. И левой половины стола нет. И стена рухнула, словно отрубило. Говорил же Рубену, что непрочная! А где Рубен? Где Виктор Васильевич? Спички в мешке… Зажигалка в кармане…
Щелкнул пару раз, и засветилось яркое пламя. Хорошо, что вчера заправил… Вот она — его конура, вся как на ладони. В углу что-то блеснуло. Слава богу — фонарик! По полу и стенам пробежало желтое пятно. Двери, ведущей к лазу из погреба под домом прямо на склон горы, как таковой уже не было. На ее месте громоздилась груда досок и еще какого-то хлама, придавленная тяжелыми глыбами глины… Лаз был длинный, несколько метров. Если его завалило, то в эту сторону не выйти.
Лавриненко сел на постель, погасил фонарик. Что делать? Страха не было, он даже не успел прийти. Однако первой мыслью было то, что воздуха в этом самодельном гробу осталось лишь на пару часов. Машинально достал портсигар. Но как тут закуришь? Лавриненко почему-то вспомнил немецкое «Rauchen verboten». На бензохранилище было так написано. Проходили вчера мимо. Хотел было бросить туда гранату — и опростоволосился. Ребята отругали почем зря. Нельзя, задание другое…
Алексей оторвал кусок газеты, поджег. Пламя разгоралось медленно. Потом язычки заплясали и потянулись в угол. Тяга есть — значит, воздух будет. Он наступил ногой на горящую бумагу, она погасла. Стало еще темнее.
Теперь — главное. Рация, как там она?
Расположение ручек Лавриненко выучил наизусть. Он знал рацию и все ее повадки, как мать знает все о своем единственном ребенке. Уж что он знал, то он знал. Руки действовали сами по себе, как бы независимо от сознания. Тут ему не надо света, он прекрасно работал бы и с закрытыми глазами. Щелкнул тумблер. И немного погодя огоньком надежды засветилаеь сигнальная лампочка, Алексей надел наушники и начал вращать ручку настройки.
Эфир молчал, молчал, как проклятый, хотя уже наступило утро и десятки наших и немецких станций должны были заполнить его писком морзянки, шифром и даже открытым текстом. А тут — гробовая тишина. Лавриненко включил проверку. Станция снова молчала. Алексей укрепил к стене свой единственный светильник-фонарик и снял крышку. Ага, вот в чем дело! Ну, это еще полбеды. Быстро подчистил проводок, подсоединил отпаявшуюся емкость.
И снова нет ответа. Значит — антенна? Хорошо, посмотрим антенну. А пока надо проверить свое хозяйство. Оружие в исправности. Автомат, два диска, гранаты, пистолет в кармане. Нож. Еда? Хватит — в вещмешке тушенка, колбаса консервированная, сало, сухари, сахар, даже заварка для чая. И с водой все в порядке. Хорошо еще, что поставил ведро по ту сторону постели. Спрятал, чтобы ребята впотьмах не наступили, а оказалось, как в воду глядел, А вот лампа погибла безвозвратно… Лишь темная лужица вытекшего бензина обозначает место, где придавила ее глыба земли.
Вот он — первый выход в большую разведку! Так рвался, так хотелось. И вот — на тебе! Земляной гроб. Молчание. И ничего нельзя сделать.
Как так ничего? Надо рваться, зубами, когтями рваться к тому месту, где поврежден антенный провод. Работать одной рукой неудобно, в другой — фонарь, а без него и глаз нет.
Где же ребята? Ладно, не ныть, не ныть… Копать, копать, копать… Земля, подрезанная ножом, падает в протянутую руку, а фонарь — он дьявольски мешает. Кто там, наверху? Слышно ли, как он копается здесь?
Лавриненко вытер лоб, присел, погасил фонарь. Надо успокоиться, немного отдохнуть.
Вчера они пришли сюда втроем. Три бойца подразделения майора Каленова, три разведчика. Нет — два разведчика и третий — радист. Помощник, подчасок, как выразился Толя Куркин — самый лихой парень в разведроте. Куда до него скромному старшине — армейскому радисту, который в роте-то без году неделя… Ведь не расскажешь, как лежал под разрывами, закрывая рацию своим телом, как сидел в церкви, вызывая огонь на себя, как отбивался гранатами на НП. Или как стоял на связи 56 часов без сна и отдыха. То ж просто работа! Ключ, микрофон, наушники. Ни тебе ножа трофейного, ни «вальтера».
Вот у ребят в роте — дело другое. Один Горбачев шесть «языков» взял, немецкого майора прямо из штабной землянки вынул и нашему майору доставил! То класс!
А Рубен, добродушный увалень Рубен после налета на фашистский штаб примчался на ихней же машине с важными документами. Прямо оттуда — и к нам!
Да, хорошо было вчера, когда они втроем вошли в этот тихий, на редкость тихий и пустой прикарпатский городок. Под вечер он выглядел очень красиво.
Еще с горы полюбовались они скопищем красных черепичных крыш, среди которых горделиво возвышались острые шпили церквей. Городок располагался в лощине. И с трех сторон входили в него узкие ленты проселочных дорог. Они были пустыми. И сам городок выглядел спящим, хотя только-только наступил вечер. Ни одна труба не дымилась. Ничто не нарушало этот странный покой. Разведчики осторожно спустились с горы, осторожно вошли в город. Они обошли его весь, одну улицу за другой. И никого не встретили. Только в одном из домов увидели кошку, безмятежно сидевшую у открытого окна. Видимо, затеяли что-то фашисты, если выгнали жителей. Значит, прав был майор Каленов…
Надо было спешить. Фашисты могли вернуться, и даже очень скоро. Разведчики подыскали и оборудовали подходящее убежище — в большом винном погребе каменного дома, даже постель из спальни через лаз притащили; замаскировали выход. И тогда Лавриненко первый раз вышел в эфир. Ему приятно было видеть, как в терпеливом ожидании сидели около него асы разведки и смотрели на него с уважением, как на равного.
…Задание давал сам майор:
— Дойти до Ежевиц, найти там укромное место, замаскироваться и сообщать обо всем, что увидите. После того, как мы освободили Хаустово, Ежевицы — наиболее подходящее место для перегруппировки фашистских сил. Значит, вы должны стать там нашими глазами. И «языки» что бы были. Ясно? А вообще — не маленькие. В случае каких неожиданностей сообразите сами, как действовать. Все!
«Не маленькие» относилось и к Алексею.
А ведь это первый выход в разведку Алексея Лавриненко, радиста роты и ее нового комсорга.
Алексей на фронте с 42-го, орденоносец, классный радист, и в школе был секретарем комсомола. Выбрали его без сомнений, но «комсорг разведроты должен быть хорошим разведчиком», сказал кто-то из ребят.
Майор два месяца никуда не отпускал Алексея. И вот, наконец, сказал:
— Пойдешь с нашими лучшими ребятами, есть у кого учиться.
Так куда же они делись? Вечером ушли в городок, оставили его одного. Выход закрыли и замуровали для маскировки. По режиму Лавриненко полагалось спать. Вот он и выполнял добросовестно. Лег в десять, проснулся в пять. Но уже не по режиму — разбудил грохот и шум обвала, разбудила земля, осыпавшаяся на лицо.
Старшина копал изо всех сил, но дело подвигалось очень медленно. Он сам провел сюда антенну, провел хитро, опасаясь, что иначе рация будет плохо тянуть. И мысль засесть в подвале принадлежала ему. В подвале никто рацию искать не будет: все ученые, все знают, что земля экранирует радиоволны.
Рация и впрямь тянула неважно — ведь до штаба сорок километров и две горы. А теперь приходится рыть ножом, ковырять эту плотно утрамбованную землю.
Где сейчас ребята? И что случилось наконец?
Случилось то, чего, собственно, и ждали, из-за чего им было приказано занять наблюдательную позицию в этом заброшенном городишке. Танки пришли поздно вечером, когда солнце село за горы и стало абсолютно темно. Новолуние — прекрасное время для грабителей. Двигались, позвякивая гусеницами, колонны танковой группы, сосредоточивавшейся здесь. А под утро потайной лаз винодела не выдержал тысячепудовой туши металла. Перекосилась земля, рухнула, закрыла намертво дверь тайника. А танкисты и не заметили этого, они гнали свои танки под надежную защиту густой зелени карпатских лесов.
Разведчики увидели подходившие танки, многое узнали, но не могли вернуться к Алексею и его рации. Слишком быстро «все произошло. Лаз со стороны горы был засыпан, а во дворе дома и на улицах
