— Знаете? — удивился лейтенант.
— Знаем, что он в городе. И ждем, когда явится к нам. Сам явится. А теперь я должен извиниться перед ним.
— Извиниться? — побагровел лейтенант.
— Да… Он нужен нам.
— Я гонялся за этой сволочью несколько суток. Старый лис выскользнул из капкана. С меня сняли капитанские погоны. А теперь перед ним надо извиняться?!
Стоун от бешенства задыхался. Он рванул воротник кителя.
— Лейтенант… — строго сказал Харбер. — Что с вами? Возьмите себя в руки.
Встречи последних дней не были такими напряженными, не требовали больших усилий! И все же Махмудбек устал. Сейчас он понял, что устал вообще. Нужен какой-то длительный отдых. Нужно на время отойти от дела.
Эта формулировка показалась смешной. О каком отпуске может идти речь! Вопрос решен. Аскарали предупредил Махмудбека, что Центр не посчитается ни с какими самыми вескими доводами. Махмудбеку нужны отдых и лечение.
Махмудбек представил себя в кресле, в уютной комнате, с хорошей книгой в руках… Он давно не читал… За эти годы родилась и выросла новая литература в его родной республике. Изданы сотни книг.
Махмудбек зажег лампу и сел за низенький столик. На столик, как только они переехали в частный дом, Махмудбек положил стопку бумаги. По вечерам ему казалось, что вновь родятся строки. Он пробовал писать. Однако утром эти стихи ничем не радовали. Беспомощные рифмы. Ни одного удачного поэтического образа. Он рвал страницы. И не было горькой обиды. На что обижаться?
Не давали покоя и другие мысли. Где сейчас Аскарали? Что с ним? Махмудбек не заметил, как появилась первая строка, за ней другая. Еще одна… Еще…
Тихо скрипнула дверь. Вошла Фарида. Увидев Махмудбека, склонившегося над столиком, она нерешительно остановилась.
— Я помешала вам? — виновато спросила Фарида.
— Нет… — Он отодвинул бумаги и поднялся навстречу жене. — Я хотел зайти. Но боялся потревожить.
— Она спит, — улыбнулась Фарида. — Удивительно спит.
— Что же удивительного в ее сне? — тоже улыбнулся Махмудбек.
— Она спокойно спит, — сказала Фарида. — Очень спокойно. Я даже не знала, что так можно спать.
— Ты знала… — вздохнул Махмудбек. — Просто забыла. Это я виноват.
При тусклом свете лампы видны морщинки у глаз. Фарида заметно похудела. Он провел пальцем по ее лицу, едва касаясь этих морщинок.
— Только я виноват…
— Не-е-ет… — протянула она. — Вы не можете быть в чем- нибудь виноваты. Все хорошо. Все очень хорошо. Здесь, рядом, в соседней комнате, спит наша дочь.
— Давай посмотрим на нее, — прошептал Махмудбек.
— Только тихо! — Фарида приложила палец к губам. — Очень тихо. Махмудбек, придерживая Фариду за локоть, пошел к двери.
Баймирза Хаит заправил салфетку за воротничок сорочки, осмотрел ресторан и похвалил:
— Ничего. Красиво, уютно…
— Я жил в этом отеле. Здесь удобно, — поддержал Махмудбек.
Обедали они не спеша. Говорили о пустяках, обсуждали посетителей. Но в то же время присматривались друг к другу.
Баймирза Хаит, вероятно, в душе был разочарован, увидев уставшего, больного человека. Очень худого. Человека, у которого смешно торчали уши.
Махмудбек сказал несколько лестных слов в адрес Туркестанского комитета, работники которого делают все возможное, чтобы сплотить силы эмигрантов.
— Дел достаточно… — солидно согласился Баймирза Хаит.
Он в светлом костюме, подтянутый… За салфеткой спрятался модный, неяркий галстук. Здоровый, энергичный, с хорошими манерами господин. Баймирза только один раз провел по волнистым темным волосам, слегка коснулся белоснежного воротничка сорочки. Баймирза будто хотел удостовериться, все ли в порядке. В его движениях проскальзывала знаменитая немецкая аккуратность.
«Быстро он усвоил их манеры…» — невольно подумал Махмудбек.
У доктора Азими Махмудбек видел фотографию. Строй — десяток туркестанских легионеров в помятой, мешковатой форме. Перед ними в легком пальто, с открытой головой выступал Вали Каюмхан. Позади президента, отступив на шаг, в эсэсовской форме, сложив руки на груди, небрежно стоял Баймирза Хаит. Фуражка надвинута на лоб.
В этой форме Баймирза очень походил на европейца. Он и сейчас с гладко выбритым светлым лицом больше похож на англичанина. Только глаза восточные, темные…
Баймирзу Хаита не ошарашил стилизованный шикарный ресторан «Тадж-Махал». Он давал понять Махмудбеку, что привык к «светской жизни». Он не путался в ножах и вилках, умел не замечать официанта в ярком тюрбане, который скользил за спиной.
Сейчас он говорил о Востоке, о его природе, музыке, о старом, добром, нетерпеливом Востоке, где шумят красочные базары… А после базаров, в полдень поднимаются дымки над глинобитными домиками. II каждый человек уже влез в свой мир, в свой собственный дом. Этот человек с удивлением прислушивается к стуку кольца на калитке. Хотя ничего особенного в таком стуке нет… Просто идет сосед, чтобы скоротать самое утомительное время — «шоми гарибон» — время тоскливого одиночества. Еще день не кончился, а ночь пока не наступила… И длинные минуты тянутся слишком медленно.
В Европе такого не бывает. Европа бурлит, клокочет, она в делах, в настоящей борьбе.
Что же хочет Баймирза Хаит? Растревожить Восток? Потрясти за плечи эмигрантов, дремавших в непонятном сне?
Обед закончился… Махмудбек расплатился, и Баймирза Хаит, свернув салфетку, положил ее на стол, поднялся, машинально одернул полы длинного пиджака. Привычка военного человека. Так, наверное, Баймирза одергивал китель эсэсовского офицера.
Баймирза Хаит надеялся на более теплый прием. Он проделал огромный путь из Европы в Азию. О его приезде англичане были оповещены. А Харбер скупо поздоровался и взглянул на часы.
Баймирза и Махмудбек опоздали на десять минут. А кто виноват в этом опоздании? Дурацкие строгости… Неужели Харбер не мог дать точное указание охране? Баймирза и Махмудбек проторчали у дверей особняка как нищие просители, ожидающие приема влиятельной особы.
