А дальше-то? Она уходит, уходит… Теперь этот чудак задает вопрос Янкову. А она вдруг скрылась! Ее нет в кадре.
Вот Нельга побежал туда, где примята трава ступнями ее ног. Удаляется… Исчез. Пустота. Аквариум. Тропическая зелень. Янков вызывает Нельгу. Тот заблудился! Перепутал знаки. Возвращается. Уходят вместе. Через минуту Янков снова в кадре. Поспешно проверяет запись. Все в порядке, дорожка изображения не стерта. Могло быть хуже… надо бы догадаться, с кем имеете дело, дорогие биологи, Нельга, Янков. Вместе. Говорят о чем-то. Выражение лиц озадаченное, даже растерянное. Еще раз обходят аквариум. Нажимают какие-то кнопки, клавиши, с кем-то говорят по фону… Интерферограмма — конец записи.
…Легенда, записанная на камне, перестала быть сказкой. По крайней мере, для меня. Догадка моя все еще оставляла место для доказательств, я не смог бы, пожалуй, с уверенностью назвать имя женщины, оказавшейся в фитотроне. Кэма? Аира? Имена эти, недавно ставшие известными мне, еще принадлежали легенде. Но не было уже цветка с двадцатью тремя лепестками и двумя узелками на каждом из них. Недаром, наверное, вышитый узор из сорока шести узелков соответствовал полному набору хромосом человека. Я мысленно продолжил разговор с Янковым. А позже вызвал его снова.
— Что же произошло дальше? — произнес я как можно естественнее.
— Не думай, что происшедшему можно дать какое-то объяснение. — Он отвел взгляд и помолчал, собираясь с мыслями. — Для нас это загадка. Вот почему я не спешил тебя посвящать во всю эту историю, но ты настаивал… Что произошло дальше? — повторил он мой вопрос. — Если бы что-то произошло, а то ведь нет, ровным счетом ничего… Просто исчез цветок и больше не появлялся. Сегодня утром обнаружилась и еще одна пропажа: исчез халат препаратора Ракитиной, но это как раз легко объяснимо. Что ты думаешь об этом?
— О пропавшем халате?
— Да… и о нем тоже.
— Думаю, что халат пропал, точнее, украден. На большее, извини, моей проницательности как будто пока не хватает. Что ты решил?
— Есть правила для выбора решений, но нет правила для выбора этих правил, — заметил Янков. — Похоже, что все наши труды пропали даром. Одного не пойму: нелепый случай виноват или какая-то закономерность? Ну кому, скажи, пожалуйста, нужен был этот цветок?
— Тебя ведь интересует истина. Журналист рассказывает о новостях, а истины — не новость… Ты не знаешь о последних работах по исследованию инопланетного грунта? Может, тебе поговорить?..
— К чему? Тем более сейчас.
— И все же. Вот координаты. Там нашли, как мне передали, любопытную вещь — запись легенды на камне.
— Неужели? Я ничего не знаю об этом.
— Уверен, что тебя это заинтересует.
— Я свяжусь с ними.
И на прощание еще одно напоминание о том давнем времени, когда мы бегали по отмелям за отступавшей с отливом водой или перебирали речной песок — искали золото, а находили слюду, обманчиво блестевшую на солнце.
Есть хороший принцип: ничему не верить, пока не отвергнуты самые простые и правдоподобные предположения. Слава богу, на нашей планете около десяти миллиардов женщин, половина — молоды, четверть из них — красивы, как предполагаемая Аира. Итого, миллиард с лишним.
Браслет… Нетрудно прикинуть, что к этому украшению небезразлична примерно каждая десятая женщина. Остаток поверий, смешанных с очаровательным дикарством, но красиво. Природа устроила так, что женщины склонны к деторождению, магии и колдовству. Вспомним теперь про теорию вероятности, несомненно мужское начало, рожденное и окрепшее за карточной игрой и во время безотрадных размышлений о судьбе и фортуне. Что она подсказывает? А то, что среди ста миллионов красивых женщин с браслетами наверняка найдется десяток миллионов именно с зеленым браслетом. Цвет не редкий. Светится, как от электричества или тепла — значит, вкраплены энергоносители. Вероятность уменьшается, но цифра остается внушительной: около миллиона. В доброе старое время пришлось бы исключить из рассмотрения тех из них, кому долго добираться до фитотрона, то есть почти всех. Ныне же поездка для любой из этого миллиона не превышает пяти часов из любой точки земного шара. Из удаленных районов добираться даже быстрее, если есть универсальный эль. Все они знали о фитотроне и звездном цветке. Неужели из миллиона не нашлось ни одной, которая захотела увидеть его; пробраться в фитотрон и удостовериться, увидеть все своими глазами? Зачем?.. Простое любопытство, стресс… что-нибудь в этом роде. Нить рассуждений была тонкой, но вполне правдоподобной. Как она достала цветок? Элементарная техника и даже телекинез — все подходило для этого. На песке, на дне аквариума, угадывались следы, рядом с ним — тоже. Объяснение годилось. Выходит, это могла быть вовсе не Аира из легенды инопланетян.
А если она?
Наверное, кое-что послужило бы сигналом к превращению. Может быть, долгий анабиоз в камере космического зонда? Они предвидели такую возможность. И все, что они успели сделать, — это подготовиться к ней. Гены цветов несли двойную информацию. На них был как бы вышит узор невидимое даже в самый сильный микроскоп изображение, в нем, допустим, и хранилось человеческое начало. Рисунок хромосом, полный набор генов. В подходящих условиях рисунок «проявлялся». Гены начинали управлять превращением. Рождался человек. Но какие это условия?
Я на минуту задумался. Мне трудно разобраться во всем, гипотеза вела меня слишком далеко. Вдруг я понял: одним из условий мог быть анабиоз! Ведь это значило, что цветок взят на космический корабль. Но главное не в этом. Не сам анабиоз, конечно, вызывал превращение. Что же? Понять нетрудно: то, что следовало за этим. Если анабиоз прервался, значит, долгое звездное путешествие кончилось. Это и было сигналом. Стало быть, тут все и началось. Но где взять строительный материал, так сказать, материальную первооснову жизни? И машинально, без всяких усилий я вспомнил об океане. Разве не этой могучей стихии мы обязаны своим рождением — в эволюционном, конечно, плане? Вода, может быть, азот воздуха, атмосфера. Вот почему изменился состав среды в фитотроне! В тот вечер, когда Янков услышал вызов автомата…
…Вода пришла в движение. Стоп. Это капризная стихия, нужны дополнительные предположения. Среда должна быть такой, чтобы превращение могло состояться. Значит, они должны были предвидеть все. Ведь Янков говорил о роли тех миллиграммов примесей, которые всегда растворены, они могли помешать или помочь. Но это же просто! Вода не могла быть иной. Кто угодно на месте Янкова в точности воспроизвел бы ее состав. На этом и строился их расчет. Инопланетное озеро или море было их последним убежищем, их владением. Разумеется, они могли управлять его составом. На долю тех, кто отыскал цветы, оставалось одно: сделать так, чтобы вода была такой же, ничем не отличалась ни по составу, ни по свойствам. Иначе неизбежен риск. В другой среде ничего бы не вышло. Вот оно, еще одно условие: полное совпадение химического состава воды после долгих лет анабиоза! Это означало: рядом разум, люди, заботящиеся о них. Впрочем, они могли бы уловить и незначительные отклонения от нормы: и это само по себе свидетельство того, что кто-то заботится о космическом госте. Искусственная среда, несомненно, одно из проявлений разумного начала. Следовательно…
Я много раз пытался связаться с Янковым, но его просто не было в лаборатории, он пропадал целыми днями, никто не знал, где он, и только на третий день мне сказали, что он в Минске, в том самом институте, куда попал грунт.
«Приятный сюрприз, — подумал я, — и для него, и для меня. Что-то он скажет?»
Выходить на Минск я не стал. Не знал еще, готов ли Янков к разговору.
Но он не появился и несколько дней спустя, хотя я и подозревал, что работа шла: в лаборатории пахло суетой, девушка, которая меня внимательнейшим образом выслушивала совсем недавно, теперь перестала даже узнавать. «С чего бы это?» — подумал я. Потом я махнул рукой на возможность встречи и послал ему вопросы, все, какие только пришли мне в голову. Вскоре от него пришел ответ.
«Благодарю за помощь, которую ты оказал мне. Сейчас я понимаю что вопросы твои ускорили дело настолько, что даже я стал кое-что понимать в этой истории. Прежде всего мне хотелось бы подтвердить
