наркотиков и неудачами в личной жизни, случившимися после ее ухода. Он стесняется и своей недостойной смерти (передозировка прописанных лекарств, лицо в блевотине), хотя для рок-н-ролльных знаменитостей такая смерть скорее правило, чем исключение.
Я частенько уверял его, что там, где ждет Глейдис, нет ни стыда, ни злости, ни разочарования, только любовь и понимание. Я говорю ему, что на Той стороне она с радостью обнимет его.
Пока что мои уверения его не убедили. Разумеется, никаких оснований для того, чтобы он принимал их за истину, и нет. Помните, в шестой главе я признал, что ничего не знаю.
Когда мы вошли в коридор, соединяющий гостевой и главный внутренние дворики, я сказал брату Костяшки: «Здесь Элвис».
— Да? И из какого фильма?
То есть Костяшки хотел знать, в каком наряде Король.
Другие призраки носят только ту одежду, в которой они умерли. У Донни Москита, бывшего мэра Пико-Мундо, случился обширный инфаркт, когда он «кувыркался» с молодой женщиной. Сексом он занимался, надев туфли на высоких каблуках и женское белье. Его это возбуждало. И теперь призрак мэра Москита выглядит не очень (волосатое мужское тело в кружевных трусиках и лифчике), бродя по улицам городка, где при жизни в его честь назвали парк, но потом переименовали, отдав предпочтение ведущему популярной телевикторины.
Но Элвис и после смерти просто супер. Надевает по своему выбору те самые костюмы, в которых выступал на сцене и снимался в кино. В то утро он прибыл в черных туфлях, обтягивающих черных фрачных брюках, красном кушаке, белой рубашке с жабо, элегантном шейном платке.
— Это наряд танцора фламенко из «Забав в Акапулько», — ответил я брату Костяшки.
— В Сьерре-то зима.
— Холода он не чувствует.
— Не слишком подходящий наряд для монастыря.
— Он не снимался в монашеских фильмах.
Шагая рядом со мной, в самом конце коридора Элвис обнял меня за плечи, словно пытался поддержать. По ощущениям казалось, что это рука живого человека.
Я не знаю, почему призраки обретают плоть, прикасаясь ко мне, почему они теплые, а не холодные, однако они проходят сквозь стены и дематериализуются, едва у них возникает такое желание. Это загадка, на которую я, скорее всего, ответа так и не найду. Столь же непонятными для меня останутся популярность баллончиков с аэрозольным сыром и удачная певческая карьера мистера Уильяма Шэтнера[13] после показа «Стар трек».
В главном внутреннем дворе ветер бился о высокие стены, швырялся снегом, который падал с неба, поднимал с пола выпавший ранее, забрасывал в галереи через зазоры между колоннами. Мы же спешили к двери кухни в южном крыле.
Небо низко-низко нависло над аббатством Святого Варфоломея, напоминая потолок, с которого сыплется белая штукатурка-снег.
Глава 12
Брат Костяшки и я действительно обыскали все кладовые, но, само собой, не нашли никаких следов брата Тимоти.
Элвиса привлекла полка с банками арахисового масла. Возможно, он вспомнил, что при жизни основу его диеты составляли сэндвичи с сушеными бананами и этим самым маслом.
Какое-то время помощники шерифа и монахи обследовали коридоры, трапезную, кухню, прилегающие помещения. Потом все успокоилось, только ветер шуршал снегом по оконным стеклам, а поиски брата Тимоти переместились в другие части аббатства.
После того как закончился обыск библиотеки, я ушел туда, чтобы тревожиться и отсиживаться до отъезда копов.
Элвис пошел со мной, а Костяшки остался в кладовой, проверить, что нужно докупить, а потом пойти к мессе. Исчезновение брата Тимоти нас всех опечалило, но жизнь-то продолжалась.
По твердому убеждению братьев, когда придет День и время истечет, уйти, занимаясь честной работой, так же хорошо, как уйти во время молитвы.
В библиотеке Элвис бродил между стеллажами, иногда останавливался, всматривался в фамилии авторов и названия на корешках.
Периодически он читал книги. Когда только обрел славу, заказывал по двадцать книг в книжном магазине Мемфиса.
В библиотеке аббатства шестьдесят тысяч томов. Монахи, особенно бенедектинцы, всегда стремились сохранять знание.
Многие монастыри Старого Света строились, как крепости, на вершинах высоких холмов, с одним- единственным подходом, который легко блокировался. Знания двух тысячелетий, в том числе великие работы древних греков и римлян, сохранились усилиями монахов, когда набеги варваров (готов, гуннов, вандалов) раз за разом уничтожали западную цивилизацию, и дважды, когда исламские армии едва не захватили Европу.
Цивилизация (говорит мой друг Оззи Бун) существует только потому, что в мире все-таки есть два вида людей: первые могут строить с мастерком в одной руке и мечом в другой, а вторые знают, что в начале было Слово, и готовы рискнуть жизнью, чтобы сохранить все книги ради истин, которые могут в них содержаться.
Думаю, он бы мог отметить и поваров. Чтобы строить, сражаться, рисковать жизнью ради хорошей идеи, нужно быть сильным духом. И ничто так не поддерживает дух, как отменно приготовленная яичница с ветчиной.
Я тоже нервно кружил по проходам между стеллажами, пока, обогнув очередной угол, не столкнулся лицом к лицу с Родионом Романовичем, русским, которого недавно видел во сне.
Я никогда не утверждал, что мне свойственна выдержка Джеймса Бонда, вот мне и не стыдно признать, что я отпрянул и воскликнул: «Сукин сын!»
Бородатый, хмурый донельзя, с бровями, сошедшимися у переносицы, русский спросил с легким акцентом: «Что с вами?»
— Вы меня напугали.
— Я не пугал.
— Ну, я почувствовал испуг.
— Вы сами испугались.
— Извините, сэр.
— За что вы извиняетесь?
— За мой язык.
— Я говорю на английском.
— Вы — да, и говорите хорошо. Лучше, чем я говорю на русском, это точно.
— Вы говорите на русском?
— Нет, сэр. Ни единого слова.
— Вы необычный молодой человек.
— Да, сэр, я знаю.
В свои, наверное, пятьдесят Романович не выглядел стариком, но жизненные трудности отразились на его лице. Сеточка маленьких белых шрамов на лбу, глубокие морщины, отходящие от уголков рта, напоминающие старые раны, полученные в бою на мечах.
— Я извинился за произнесенное мною ругательство, — уточнил я.
— Но с чего мне вас пугать?
Я пожал плечами.
— Просто не знал, что вы здесь.
