пауков, которые переплелись всеми ножками, а пауки эти ну никак не желали отправляться в желудок.
Кожа треснула, от уголков рта до самых ушей. Ни одна капля крови не пролилась, когда верхняя губа начала закручиваться вверх, ко лбу, точно так же, как закручивается крышка банки с сардинами. Нижняя часть лица одновременно скручивалась с подбородка.
Подвешенное в позе распятия, ради насмешки над Христом, тело брата Тимоти было также куколкой, но выбраться из него пыталось существо, куда менее очаровательное, чем бабочка.
Под тонким слоем кожи находилось то же самое, что я увидел сначала в глазницах, а потом в раззявленном рте: фантасмагория костяных элементов, соединенных между собой петлями, шарнирами, кулачками, шарами и многим-многим другим. Для таких соединений у человечества не было названий, они просто не существовали в этом мире.
Появившееся из тела брата Тимоти существо являло собой единую массу костяных элементов, примыкающих друг к другу так плотно, что оставалось удивляться, как это они не сплавляются друг с другом. Между ними не оставалось места для того, чтобы поворачиваться или вращаться. Однако элементы эти и поворачивались, и изгибались, и вращались, перемещались не в трех измерениях, а в четырех, демонстрируя подвижность, которая изумляла и завораживала.
Представьте себе, что все пространство и все время удерживаются в едином движении и идеальном равновесии некой бесконечной коробкой передач, а вы смотрите на этот сложный механизм. Вот тогда вам удастся ощутить то чувство собственной неполноценности, восторг и ужас, которые ощутил я, стоя перед этим uber-скелетом,[28] который, будто от кожуры, освобождался от останков брата Тимоти.
Что-то энергично двигалось под рясой мертвого монаха.
Если бы мне предложили попкорн, пепси и удобное кресло, я бы, возможно, остался. Но градирня не столь гостеприимна, как зал кинотеатра: пыль, шум, никакого комфорта.
А кроме того, я договорился о встрече в гараже школы с верзилистым библиотекарем-пекарем. Я не люблю опаздывать. Не позволяю себе понапрасну тратить время занятых людей.
Штырь вырвался из стены. Вместе с лентой втянулся в общую массу костяных элементов, растворился в ней без следа. Вырвался второй штырь, повторил судьбу первого.
Этому чудовищу, чей час наконец-то пришел, не требовалось идти в Вифлеем для того, чтобы родиться. Белые острия прорывали рясу, рвали на части. Розмари отдыхала; зачем тратить годы на то, чтобы ребенок подрос.
Пришло время то ли зажигать черные свечи и петь: «Славься», то ли уносить ноги.
Бу уже удрал. Я рванул следом.
Захлопнул дверь между градирней и служебным коридором, полез за ключом, но тут же осознал, что замок может удержать только людей.
Четыре сотни ярдов, отделявшие меня от школы, казались долгими милями, огни под потолком уходили к Питтсбургу и дальше.
Бу уже скрылся из виду. Может, он воспользовался другим измерением, чтобы добраться до бойлерной коротким путем.
Я жалел, что не уцепился за его хвост.
Глава 33
Пробежав сотню футов, я услышал, как с грохотом открылась дверь между градирней и коридором. Будто чудовище выстрелило мне вслед из помповика.
Дружок Тимми Клаудуокера из пустыни Мохаве, трехголовый куряка, представлялся мне куда более реальным, чем скелетообразное существо, которое преследовало меня. Но страх перед этой тварью был более чем обоснованным.
Брат Тимоти был мягким, добрым, набожным, и посмотрите, что с ним сталось! И возьмите меня, ленивого, безработного, развязного парня, который ни разу не воспользовался священным правом каждого американца — голосовать, который воспринял как комплимент противопоставление Джеймсу Дину. Понятное дело, такой индивидуум должен ожидать для себя судьбы более ужасной, чем у брата Тима, хотя я не мог представить себе, какой именно.
Я оглянулся.
Мой преследователь оставлял за собой чередующиеся зоны света и тени. Метод его перемещения оставался неясным, но определенно этому шагу он научился не в танцевальной студии. Судя по всему, часть своих костей он превратил в короткие ножки, пусть и непохожие на человеческие, и двигались они независимо друг от друга, где-то даже мешали друг другу, отчего существо спотыкалось.
Я продолжал продвигаться к желанному концу коридора, то и дело оглядываясь назад, не останавливаясь для того, чтобы более четко сформулировать и даже записать мои впечатления о чудовище, но, думаю, главным образом тревожило меня следующее: перемещался он не по полу, а вдоль линии пересечения потолка и стены, которая располагалась по правую руку. Высота не служила ему помехой, а потому защита второго этажа, где располагались комнаты детей, еще больше усложнялась.
Более того, при движении все его тело непрерывно вращалось, он словно ввинчивался вперед, как сверло — в дерево. Слово «машина» приходило мне в голову, когда я наблюдал, как еще одно из этих существ менялось на глазах по другую сторону окна в приемной.
Вновь споткнувшись, мой преследователь не удержался у потолка и свалился на пол. Падение не причинило ему вреда. Какие-то кости выдвинулись снизу, и он продолжил путь.
Возможно, он еще не знал своих способностей, только пытался определить, что ему по силам. Может, это был тот самый момент, который следовало запечатлеть на пленке «Кодак»: первые шаги младенца.
Я почувствовал себя более уверенно, когда поравнялся с устьем коридора, уходившего к новому аббатству: по всему выходило, что в скорости чудовищу со мной не сравняться, если, конечно, его обучение беговым навыкам не будет очень уж прогрессировать.
Оглянувшись в очередной раз, я увидел, что существо это не только неуклюжее, но еще и становится прозрачным. Свет от лампочек под потолком не столько отражался от него, сколько проходил насквозь, словно кость превратилась в матовое стекло.
На мгновение, когда мой преследователь остановился, я даже подумал, что сейчас он дематериализуется, будучи совсем не машиной, а призраком. Потом прозрачность исчезла, чудовище вновь стало костяным и устремилось за мной.
Знакомый пронзительный звук привлек мое внимание к боковому тоннелю. Далеко на холме голосом, который я уже слышал, пробиваясь сквозь буран к школе, еще одно из этих существ выражало искреннее желание побеседовать со мной один на один.
С такого расстояния я ничего не мог сказать о его размерах, но подозревал, что оно значительно больше того красавчика, который вылупился из куколки. Красавчик, кстати, набрал ход. Его уже не шатало, и он быстро сокращал разделявшее нас расстояние.
Вот я и сделал то, что умел едва ли не лучше всего: понесся к концу коридора как угорелый.
У меня были только две ноги — не сто, и я был в лыжных ботинках, а не в кроссовках для бега, с амортизирующими воздушными пузырями в подошвах, но мне помогали отчаяние и энергия, почерпнутая из сэндвича сестры Реджины-Марии. Так что я практически добежал до бойлерной, опередив и Сатану, и Сатану-младшего, или как там они назывались.
Но тут что-то заплело мои ноги. Я вскрикнул, упал, тут же вскочил, отбиваясь от того, кто на меня напал, пока не понял, что это куртка, которую я оставил на полу, потому что при ходьбе она слишком громко шуршала.
Кости отчаянно забарабанили по бетонному полу. Я повернулся… и увидел чудище прямо перед собой.
Все рудиментарные ножки, отличные от ножек ложнокузнечика, но такие же отвратительные, замерли, как одна. Передняя половина двенадцатифутового существа оторвалась от пола и поднялась со змеиной грацией.
