— Прижимаясь к стене здания, — уточнил Романович.
— И на сильном ветру, — напомнил Максуэлл о неблагоприятных погодных условиях.
— Вполне возможно, что чудовищу все это под силу, — ответил я, — да при этом оно еще сможет крутить семь тарелок на семи бамбуковых шестах.
— Нет, — брат Костяшки покачал головой. — Может, три тарелки, но не семь. Ему еще придется иметь дело с нами. А мы ему спуска не дадим.
Я подошел к Джейкобу, присел на корточки.
— Прекрасная вышивка.
— Не теряю времени даром, — он не поднимал головы, не отрывал глаз от работы.
— Это правильно.
— Кто занят — тот счастлив. — Я подозревал, мать при жизни говорила ему, как важно давать миру все то, на что ты способен.
Опять же работа позволяла ему избегать визуального контакта. В свои двадцать пять лет он уже увидел в других глазах слишком много отвращения, презрения, нездорового любопытства. И понял, что лучше не встречаться взглядом ни с кем, кроме монахинь и теми глазами, которые ты рисуешь карандашом, наполняя их нежностью и любовью.
— Все у тебя будет хорошо.
— Он хочет, чтобы я умер.
— Что он хочет и что получит — не одно и то же. Твоя мама дала ему имя Кого-не-было, потому что его никогда не было в те моменты, когда он требовался вам двоим.
— Он — Кого-не-было, и нам все равно.
— Совершенно верно. Он — Кого-не-было, но он также и Кого-не-будет. Он никогда не причинит тебе вреда, никогда не доберется до тебя, пока я здесь, пока здесь хотя бы одна сестра или брат. И они все здесь, Джейкоб, потому что ты — особенный, потому что ты дорог и им, и мне.
Подняв бесформенную голову, он встретился со мной взглядом. Не стал сразу же застенчиво отводить глаза, как бывало.
— Ты в порядке?
— Я в порядке. А ты?
— Да. Я в порядке. А ты в опасности?
Я понимал, что он отличит ложь от правды.
— Может, небольшая опасность и есть.
Взгляд его стал острым, как никогда, а вот голос еще больше смягчился.
— Ты винил себя?
— Да.
— Отпущение грехов?
— Я его получил.
— Когда?
— Вчера.
— Так ты готов?
— Надеюсь, что да, Джейкоб.
Он не только смотрел мне в глаза, но и что-то, похоже, в них отыскивал.
— Я сожалею.
— О чем ты сожалеешь, Джейкоб?
— О твоей девушке.
— Спасибо, Джейк.
— Я знаю, чего ты не знаешь.
— Чего же?
— Я знаю, что она видела в тебе, — и он склонил голову к моему плечу.
Ему удалось то, к чему стремились многие, но редко кто добивался: лишил меня дара речи.
Я обнял его, и мы застыли на добрую минуту. Слов больше не требовалось: у нас все было в порядке, мы были готовы ко всему.
Глава 48
В единственной комнате, где в настоящий момент не жили дети, Родион Романович положил на одну из кроватей большой «дипломат».
Чемоданчик принадлежал ему. Брат Леопольд ранее поднялся в его комнату в гостевом крыле и перенес чемоданчик в вездеход.
Русский откинул крышку, и я увидел два пистолета, побольше и поменьше, которые лежали в специальных углублениях.
Он достал большой.
— Это «дезерт игл» калибра ноль пятьдесят «магнум».[41] Есть еще ноль сорок четыре «магнум» и ноль триста пятьдесят семь «магнум», но ноль пятьдесят — самый громкий из всех. Вам тот грохот точно понравится.
— Сэр, в кактусовой роще вы могли бы устроить очень громкую медитацию.
— Оружие это хорошее, но отдача очень сильная, мистер Томас, поэтому я рекомендую вам взять другой пистолет.
— Благодарю вас, сэр, но нет, благодарю.
— Второй — «СИГ про» калибра ноль триста пятьдесят семь, удобный и надежный.
— Я не люблю пистолеты, сэр.
— Вы же убили тех террористов в торговом центре, мистер Томас.
— Да, сэр, но тогда я впервые в жизни нажал на спусковой крючок, и оружие принадлежало другому человеку.
— И этот пистолет принадлежит другому человеку. Это мой пистолет. Чего там, берите.
— Я обычно беру оружие только в определенных ситуациях.
— Каких ситуациях?
— При самообороне. Если на меня не нападает змея, настоящая или резиновая, я предпочитаю отмахиваться ведром.
— Сегодня я знаю вас лучше, чем вчера, мистер Томас, но, по моему разумению, в некоторых аспектах вы по-прежнему необычный молодой человек.
— Спасибо, сэр.
В «дипломате» лежали и по две снаряженные обоймы для каждого пистолета. Романович загнал по одной в рукоятки пистолетов, а запасные рассовал по карманам брюк.
Нашлось место в «дипломате» и плечевой кобуре, но ее русский брать не стал. Держа по пистолету в каждой руке, сунул их в карманы пальто. Глубокие карманы.
Вытащил руки уже без пистолетов. Карманы его хорошо сшитого пальто даже не оттопыривались.
Романович посмотрел на окно, потом на часы.
— И не подумаешь, что еще только двадцать минут четвертого.
За окном мертвенно-серый день дожидался скорейших похорон.
Закрыв крышку «дипломата», щелкнув замками и убирая чемоданчик под кровать, он добавил:
— Я искренне надеюсь, что он просто пошел не тем путем.
— Кто, сэр?
— Джон Хайнман. Я надеюсь, что он не безумен.
Безумные ученые не только опасны, они — люди скучные, а я терпеть не могу зануд.
Чтобы не отвлекать братьев от их работы, в подвал мы спустились на лифте. Музыки в кабине не было. И это радовало.
