– Как? – испуганно ахнула Катя. – У тебя же голова забинтована.
– Обыкновенно. Забинтовано там, где она вышла. А вошла, значит, с противоположной стороны. Там тоже забинтовано. Показать, Катюша?
Катя похлопала своими большими воловьими глазами с длинными ресницами с недоумённым выражением на выглядевшем оттого ещё более привлекательном, чем обычно, личике. Потом деланно надула пухленькие губки:
– Вечно ты шутишь, Аполлон. Ты можешь хоть когда-нибудь разговаривать серьёзно?
– Конечно могу. Вот, пожалуйста – когда ты сердишься, ты особенно красива!
И, заканчивая фразу, Аполлон посмотрел на Катю так, что та, смутившись, вспыхнула.
Неизвестно к чему привела бы эта высокооктановая воспламеняемость, если бы в этот момент дверь в лабораторию не открылась, и не вошла тётя Дуся. Увидев раскрасневшуюся Катю, вместо приветствия она выдала шутливым тоном:
– А вы тут всё влюбляетесь?
Катя ещё больше покраснела, и пожаловалась, пытаясь уйти от ещё большего смущения:
– Тёть Дусь, вы посмотрЗте на него! Сидит с забинтованной головой и всё шутит.
– А ты что, Катюш, перепугалась за него? – тётя Дуся засмеялась. – Да это у него от любви голова раскалывается, вот он и забинтовался.
– Ну, тёть Дусь, вам тоже всё шуточки, – пуще прежнего зарделась Катя.
– А чего мне шутить? Вон, Петя, бедный, за тобой страдает, а Поля что, рыжий, что ль?
Тётя Дуся и Аполлон хитро переглянулись.
– Ну тёть Дусь! – сделала капризную мину Катя, но было видно, что такие шутки ей приятны.
– Ладно, Катюша, – сжалилась тётя Дуся, – это он меня от Антона защищал. Тому черти всякие примерещились, так мы с Зиной еле спаслись от него. Если б не Поля, Антон бы меня, точно, прибил.
Катя украдкой нежно посмотрела на Аполлона. Тот уловил её взгляд. 'Оказывается, права эта русская поговорка – нет худа без добра'.
– Ну ладно, я пошла, а то там Зина без меня, наверно, уже соскучилась.
Ещё не успела закрыться за тётей Дусей дверь, как у Аполлона вдруг закружилась голова, и он почувствовал предательскую слабость во всём теле.
Катя заметила, что Аполлон побледнел, испуганно спросила:
– Что с тобой Аполлоша?
– Ничего. Наверно, всё же, не в миллиметре, а в полу-миллиметре прошла, – натянуто улыбаясь, попытался отшутиться Аполлон, но было заметно, что ему не до шуток.
Катя уже подскочила к нему.
– Ты бы прилёг, Аполлоша.
Она уложила Аполлона на кушетку, заботливо подложив ему под голову свёрнутый белоснежный халат, который достала из шкафа.
Аполлон закрыл глаза, расслабился. Ему стало легче.
– Аполлоша, миленький, может, Степановну вызвать? – услышал он заботливо-тревожный голос Кати у самого своего лица.
Не открывая глаз, он протянул руки и почувствовал под ними упругие Катины бёдра. Привлёк её к себе. Она села рядом с ним на краешек кушетки. Аполлон ощутил на своём лице мягкое прикосновение её волос, пахнущих смесью каких-то цветов и химикатов, её лёгкое свежее дыхание, приоткрыл рот навстречу этому горячему живительному потоку. Сочные, влажные губы чуть коснулись его губ, и тут же отстранились.
Новое прикосновение, чуть дольше и проникновеннее первого, с едва уловимой дрожью, и снова – только полусдерживаемое дыхание. Казалось, шла невидимая борьба между целомудрием и страстью. Ещё одно прикосновение мягких, горячих губ, и страсть победила. У Аполлона снова закружилась голова, но на этот раз не от слабости, а от упоения этим всепоглощающим слиянием. Победившая страсть продолжала укреплять завоёванные позиции, она стремительно росла, приближаясь к тому неуловимому пределу, за которым становилась неуправляемой. Это уже были две страсти, истосковавшиеся, изголодавшиеся, слившиеся в одну в удивительной гармонии, а потому всепоглощающие и всемогущие. Ещё мгновение, и ничто бы уже не смогло разорвать единения этих двух неудержимых страстей до полного их насыщения друг другом.
Но в тот самый момент, когда они разъединились, чтобы поглубже вдохнуть перед рывком в бессознательное, скрипнула дверь, и весёлый бойкий голос возвестил о появлении начальника смены:
– Ага! Чем вы тут занимаетесь?
Катя испуганно выпрямилась, боясь повернуться в сторону двери. Но Михаил Иванович сам разрядил обстановку.
– Что, поплохело? – спросил он приподнявшегося на локтях, ещё не успевшего отойти от возбуждения, Аполлона. – Слыхал я, что там с тобой случилось.
Аполлону за последние минуты как раз-то похорошело, да так, что там, где сходятся две брючины, штаны топорщились бугром. Но Михаилу Ивановичу это обстоятельство не было видно за сидящей как раз в этих окрестностях Катей.
– Да, Михаил Иванович, плохо ему… Я тут хочу ему нашатырём виски потереть, – нашлась, наконец, Катя.
– Слушай, поэт, если тебе совсем хреново, может, домой пойдёшь, отлежишься? Я за тебя смену отстою, – заботливо предложил сменный.
– Нет-нет, – встрепенулся Аполлон, – мне уже лучше. Пойду, как раз первый уже должен разгрузиться.
– Ну, как знаешь… А то смотри…
Аполлон вышел.
– Катюш, где-то там у нас заначка была, – бодро потирая здоровую руку о культю в предвкушении грядущего удовольствия, утвердительно вопросил Михаил Иванович.
Катя достала из шкафа конусовидную колбу со спиртом и пустой стакан. Сменный сел за стол, плеснул из колбы в стакан, повернулся к Кате:
– А закусить?
Катя развернула на столе свой ночной 'тормозок'.
Михаил Иванович опрокинул содержимое стакана в рот, удовлетворённо крякнул, закусил.
– Слушай, Катюха, хороший парень – Аполлон, – заключил он, прожевав. – Ох, смотри, упустишь. Девки нынче бойкие пошли – не успеешь и глазом моргнуть, как уведут из-под носа.
– Уж прямо так и уведут, – в пику начальнику, шутливо, но с плохо скрываемой ноткой озабоченности отреагировала Катя.
– А ты что ж думала? Послезавтра он на машину пересядет, тогда ищи-свищи ветра в поле… Ну ладно, я пошёл. Если что – я в кочегарке.
Повеселевший мастер, заговорщически подмигнув, скрылся за дверью. Но его последние перед дежурной фразой слова, брошенные так, по привычке, шутки ради, породили сомнения в Катиной душе. Душа её и так уже не находила покоя. Давненько она так не целовалась с ребятами. Хотя опыта в этом деле ещё со студенческой скамьи у неё было предостаточно, но такого мастера затяжных поцелуев она ещё не встречала. Нет сомнения, что он мастер и по более тесным контактам. Эти несколько минут вот тут, на этой кушетке – Катя подошла к кушетке, села на неё, с нежностью посмотрела на смятый халат в изголовье, – сняли тормоз, на который она себя поставила по приезде в Синель почти год назад. Да, по правде, что тут за кавалеры? Грубые, лезут напролом, как танки, или примитивно пресмыкаются, никакой фантазии. А тут – Аполлон, просто эталон мужчины – красивый, сильный, остроумный, обходительный, уверенный в себе, надёжный… Уже по одним его глазам она увидела, почувствовала женским своим чутьём, что умеет он самые свои изысканные чувства претворять в жизнь самым лучшим образом. А какая в нём, оказывается, кипит внутренняя страсть за внешней сдержанностью! А как целуется!
Катя не могла усидеть на месте. Сомнения, посеянные в её душе словами сменного технолога, в считанные минуты превратились в смятение, которое, в свою очередь, смешалось с порождённой воображением, долго сдерживаемой страстью, и превратилось в гремучую смесь, готовую взорваться от малейшей искры. И чем больше она старалась отогнать грешные мысли, тем ещё более грешными они к ней
