Жар

с кем не разговаривал. Нет, у них не было никакого романа, ничего такого, но она ему нравилась. Она знала, как ему было сейчас тяжело, и ничего от него не требовала.

Когда Эйлин уехала в Калифорнию, Карлайл пер­вый месяц проводил каждую свободную минуту с де­тьми. Просто глаз с них не спускал, наверное, из-за потрясения от случившегося. И другими женщина­ми тоже не интересовался, и думал, что вряд ли во­обще теперь заинтересуется. Как будто в трауре хо­дил. Все дни и ночи только с детьми. Готовил им еду — самому-то есть не хотелось — стирал и гладил их вещички, возил за город, где они собирали цветы и ели сэндвичи, завернутые в вощеную бумагу. Он при­водил их в супермаркет и позволял выбирать все, что они захотят. Они часто куда-нибудь ходили: то в парк, то в библиотеку, то в зоопарк. В зоопарк брали с собой хлеб — кормить уток. А ночью, уложив детей в кровать, Карлайл читал им Эзопа, Ганса Христиа­на Андерсена или братьев Гримм.

— А когда вернется мама? — спрашивал иногда кто-то из них посреди сказки.

— Скоро, — отвечал он. — На днях. Слушайте даль­ше.

Он дочитывал сказку, целовал их и выключал свет.

И пока они спали, он бродил из комнаты в комна­ту со стаканом в руке, убеждая себя, что, да, конеч­ но, Эйлин рано или поздно обязательно вернется. Потом вдруг кричал:

— Не хочу тебя больше видеть. Никогда тебя не прощу, сучка чокнутая!

А через минуту начинал умолять:

— Вернись, солнышко, прошу тебя. Я тебя люблю, ты нужна мне. И дети тоже по тебе скучают.

Иногда он засыпал прямо перед телевизором, а когда просыпался, обнаруживал, что тот все еще ра­ ботает, а все программы давно кончились.

В то время он думал, что другие женщины вряд ли скоро его заинтересуют, а может, и вообще не заин­тересуют. Ночью, сидя перед телевизором и отло­жив в сторону книгу или журнал, он часто думал об Эйлин, вспоминал ее милый смех, ее руку, поглажи­вающую его шею, там где болело. В такие моменты он был готов заплакать. Но напоминал себе: «Ты да­леко не первый, с кем такое случилось».

А потом случился этот скандал с Дебби. Вот как все это было. Немного отправившись от потрясения и боли после отъезда жены, Карлайл позвонил в агентство по трудоустройству, рассказал о своей си­туации и требованиях к няне. Там все записали и по­обещали, что скоро с ним свяжутся.

— Желающих возиться с домашним хозяйством да еще сидеть с детьми не так много, — посетовали они, — но мы обязательно кого-нибудь найдем.

За несколько дней до начала занятий, Карлайл снова позвонил в агентство, где ему сказали, что за­ втра утром обязательно кого-нибудь пришлют.

«Кто-нибудь» оказался женщиной тридцати пяти лет с волосатыми ручищами и в стоптанных башма­ ках. Она пожала Карлайлу руку и молча его выслуша­ла, не задав ни единого вопроса о детях — даже не спросила, как их зовут. А когда он провел ее в комна­ту, где играли дети, она с минуту просто тупо пялилась на них. Потом, наконец, улыбнулась, и Карлайл заме­тил, что у нее не хватает зуба. Сара бросила каранда­ши, подошла к отцу и взяла его за руку, не сводя глаз с незнакомой тетки. Кит тоже оглядел ее и снова занялся раскрашиванием. Карлайл поблагодарил женщину за то, что она любезно уделила им столько времени, и сказал, что свяжется с ней позже.

И тем же вечером он увидел объявление на доске в супермаркете — кто-то предлагал свои услуги в ка­честве няни, «все детали — при личном разговоре». Карлайл позвонил по этому номеру и попал на тол­ стушку Дебби.

Летом Эйлин иногда присылала детям открытки, письма, фотографии и собственные рисунки пером, сделанные уже в Калифорнии. Еще она писала Кар­лайлу долгие путаные письма, в которых просила его понять сложившуюся ситуацию — сложившуюся ситуацию, это же надо! — но твердила, что счастлива. Счастлива. «Как будто, — думал Карлайл, — важнее счастья в жизни ничего нет». Она писала, что если он действительно ее любил, как сам говорил, и она ему верила, — она его, конечно, тоже любила, — то он сможет ее понять и принять то, что случилось. Она как-то раз написала: «Истинную связь ничто не разорвет». Карлайл не знал, имела ли она в виду их отношения или свою новую жизнь в Калифорнии. Ему не нравилось слово «связь» — разве оно выража­ло их чувства? Как будто о сообществе каком-то гово­рила. Совсем, видно, рехнулась. Он еще раз перечи­тал эту фразу и скомкал листок.

Но через несколько часов вытащил письмо из му­сорного ведра и положил его в шкаф, на полку, где он хранил все ее письма и открытки. В одном из кон­вертов была фотография: Эйлин в купальнике и в большой мягкой шляпе. Там же лежал ее рисунок — на плотном листе бумаги карандашом была изобра­ жена женщина в легком платьице, сидящая на бере­гу реки. Она опустила плечи и закрыла лицо руками.

Карлайл предположил, что этим рисунком Эйлин давала понять, как она переживает из-за их «ситуа­ ции». В колледже она занималась рисованием и, не­смотря на замужество, говорила, что намеревается и дальше развивать свой талант. Карлайл тогда отве­тил, что иного даже и не мыслит, что это ее долг пе­ред собой, долг перед ними обоими. В те дни они любили друг друга. Это он точно знал. Он не мог представить себе, что полюбит кого-нибудь так, как любил ее. И Эйлин тоже любила его. И вот, после восьми лет их совместной жизни, она удрала от не­го. Как она выражалась в своем письме, «решила ри­скнуть» .

Поговорив с Кэрол, Карлайл заглянул в комнату к детям — те спали. Потом он пошел на кухню и налил себе выпить. Собрался было позвонить Эйлин, рас­сказать ей про все эти поиски подходящей няни, но решил, что все-таки не стоит. Нет, конечно, у него был ее новый адрес и телефон, но за все время он позвонил ей всего один раз, а писем вообще не пи­сал. Удерживало недоумение от всей этой ситуации, и чувство гнева и унижения. Однажды, в начале ле­та, он, переборов себя, все же рискнул. Трубку снял Ричард Хупс.

— Привет, Карлайл, — так и сказал, как будто они до сих пор оставались друзьями. Потом, будто что- то вспомнив, добавил:

— Сейчас, подожди минутку.

К телефону подошла Эйлин.

— Карлайл, как ты? Как дети? — спросила она. — Расскажи, как у тебя дела.

Он ответил, что с детьми все хорошо. Но прежде, чем успел сказать что-то еще, она его перебила:

— Что с ними все хорошо, я знаю. Ты-то как?

Потом Эйлин начала рассказывать, что впервые за долгое время обрела гармонию с собой. Затем ста­ла рассуждать о его гармонии и карме. Она уже изу­чала его карму. Та должна вскоре улучшиться, гово­рила она. Карлайл слушал все это, не веря собствен­ным ушам, потом сказал:

— Эйлин, мне пора идти.

И повесил трубку. Примерно через минуту теле­фон снова зазвонил, но Карлайл не стал отвечать. Когда звонки прекратились, он снял трубку и поло­жил ее рядом с телефоном.

Уже собираясь лечь, он захотел снова поговорить с ней, но побоялся набрать ее номер. Да, он все еще ску­чал по ней, ему так хотелось поделиться своими про­блемами, снова услышать ее прежний голос — милый и спокойный, без тех маниакальных ноток, которые появились у нее в последние несколько месяцев. Но, если бы он сейчас позвонил, к телефону мог бы по­дойти Ричард Хуле, а снова услышать его голос Кар­ лайлу точно не хотелось. Они с Ричардом были колле­гами целых три года и, как думал Карлайл, почти дру­ зьями. По крайней мере, он обедал с ним на работе за одним столом и говорил с ним о Теннеси Уильямсе и фотографиях Анселя Адамса. Но даже если бы на зво­нок ответила Эйлин, она могла бы снова пуститься в рассуждения насчет его кармы.

Пока он, зажав стакан в руке, пытался вспомнить, что он чувствовал, когда был женат и ему было с кем поговорить по душам, снова раздался звонок. Кар­лайл поднес к уху слегка потрескивающую трубку, уже наверняка зная, что это Эйлин.

— Я как раз о тебе думал, — сказал он, тут же пожа­лев о своих словах.

— Ага, я так и знала, Карлайл. Я тоже о тебе как раз думала.-Поэтому, собственно, и позвонила.

Карлайл тяжко вздохнул. Нет, она точно рехну­лась, уже никаких сомнений. Эйлин тем временем продолжала: