Толстый указательный палец князя устремился поверх голов. Блеснули рубины и изумруды на тяжелых перстнях.
— Слава! — грянули пьяные голоса.
Испугались слуги. Сжались хилыми телами.
— Эй, Тагадар! Ты меня понимаешь или уже гуляешь по сонным лугам, пьяный как весенний вепрь?
Широкоплечий воин тряхнул русой головой. Выкатил рыбьи глаза окутанные туманом опухших век. Жидкая борода задрожала. Рот раскрылся, показав неровные зубы.
— Любимый князь! — заорал дружинник.
Даврит захохотал. Опустился на плетеный стул. Дерзкие глаза выкатились над горбатым носом. Рубленные скулы дрожали.
Смеялись все. Даже согнанные силой слуги обменивались улыбками, угадывая разряженный гнев. Князь прогонял беспокойство вином, верой союзников и могучей дружины. За год войны он не покорил империи. Но он стал сильней. Юноши сделались опытней. Что если зазимовать здесь, не отходя далеко? Что если весной отсюда двинуться на проклятый город Константина? Припасы? Они есть! Беде неоткуда было прийти. Фракия лежала у его ног. Иллирия как испуганный уж жалась к воде и шипела в бессилии. Святозар и другие вожди не давали римским псам покоя. Повсюду, от Скодра до Никополя пробивались они терзая слабое тело Византии. Склавины расселялись. Дружины и ополчения племен рвались к югу. Мешали горы Македонии, прочные стены больших городов. Дерзко стояла неприступная Фессалоника.
«Война не кончится в этот год, — думал Даврит. — Мы не умеем брать городов. Там где стены высоки, а защитники верят в себя, мы не берем победы легко. Многое нам еще нужно постичь…»
— Ты задумался, князь?
— Пей Феодагат! Пей и ешь, брат и друг. Пусть будут сыты наши воины, наши кони и наши животы. Мечи наши уже сыты до самого снега.
Из сада доносились мужские женские голоса. Слышались стоны и пьяный смех. В дружеских объятьях сцеплялись сильные варвары. Запах пота, железа и кожи перемешивался с мясными ароматами пищи. Зорко следили за безопасностью часовые из молодой дружины.
— Где мы будем зимовать, Даврит? Здесь или ближе к горам? Может быть, вернемся к югу, где лошадям хватит травы?
— Римляне всюду разбиты или прячутся как их плешивый цезарь Тиверий за каменной оградой. Отошлем новые обозы, тогда решим, брат. Тогда решим… Из Иллирика им не вырваться. Если весной римляне перебросят армию из Азии, мы ее разобьем. Одним натиском разобьем. И тогда у моих воинов будет больше доспехов и добрых лошадей.
«Верно, князь, — сказал себе гот. — Верно, только как мы возьмем столицу. Как и когда? Не лучше ли уйти сейчас за горы, а может и за Дунай? Кто знает, если авары захотят мстить, что тогда будет? Добычи у нас столько, что слюни у кагана, наверняка, бегут рекой. Двести гуннов ушли недавно к аварам. Степной правитель все знает о победах, все знает о взятых богатствах».
— Не бойся за аваров, старый волк, — князь хлопнул гота по могучему плечу. — Я знаю Баяна. Это жадная, но трусливая собака. Все что сделал я, мог сделать и он. Теперь он боится меня. Боится!
— Слава отважному Даврите! — заревели дружинники.
— Слава храброму Даврите! — поддержал их Феодагат. Поднял серебряный рог. Выпил, рассеивая сомнения. В этого человека стоило верить. Он храбр, честен, умен. Незачем ему бояться кобыльих детей — аваров. Забылось предупреждение Валента о уязвимости тыла и коварстве римлян, всюду разбитых, загнанных, но не сдавшихся и далеко еще не проигравших.
Покачиваясь, поднялся длинноусый склавин в волчьей безрукавке наброшенной поверх кольчуги. Друзья загудели. Ударили гусли. Полилась грозная песнь воинов явившихся из земли гор, болот и лесов. Гимн восхвалял отвагу, дружбу, мужество и богов.
Феодагат сглотнул горьковатую слюну. Мозолистые пальцы его сложились в кулак. Прижались к сердцу. Он пел, сбиваясь не столько в строфах, сколько в словах. Язык боевых братьев звучал знакомо, но трудно. Все было ясно и близко. Гот заплакал. Отважный герой пал в неравной битве на чужой земле.
Накрашенная рабыня подлила ему вина. Он шлепнул ее по круглому заду. Подмигнул. Она засмеялась. Уселась ему на колени. Обвила могучую шею белыми руками. Слезы о павшем герое высохли. В ход пошла грубая латынь, грубые объятья и грубые ласки.
Даврит обнимал боевых товарищей. Целовал в лоб и уста. Кружился в хороводе, вокруг огромного костра. Казалось, древние боги смеялись вместе с ним, вместе с храбрыми людьми, что он привел в этот чужой край. Ноги мужчин двигались быстро. Не было больше усталости. Не было больше похода, войны и невзгод.
Усатый склавин пел. Звенели гусли. Озорник Боз целовал пышную грудь черноокой служанки. Новые хозяева Балкан пировали. Вырубленный из дерева Перун принимал их подношения при свете факелов. Бородатые варвары резали свиней и овец. Кровью заливали землю подле угрюмого воинственного бога в остроконечном шлеме с широким наносником. Большими глазами смотрел Перун на своих необузданных детей.
— Всегда поровну! — орал Эрманрих. Разрубал очередного барана. Тряс мясом перед носом пьяного друга — склавина Борислава.
— Молнии Перуна, всегда по врагу… — бубнил тот в ответ. Хватал куски. Жевал. Заливал родопским вином.
Пировали все улицы. Пировали дома и стены. Пировали луга и рощи. Ржали лошади. Игриво рубились захмелевшие весельчаки. Бранились неудачливые грабители. Перун простирал свою руку на новые земли. Он отдавал их склавинам, как прежде другие боги даровали их готам и гуннам. Могло ли это быть навсегда?
Добрый Хорс подготовлял похмельное утро.
10
Конь нес Валента вперед. Он чувствовал бегущего зверя. Чувствовал копье. Рука держала его над головой, острое, готовое поразить серну. Трое склавин мчались по сторонам. Всегорд впивался пальцами в шею серого коня. Шептал черные заклинания. Заросли расступались. Хрустел старый папоротник.
Смирный мерин Амвросия едва поспевал позади. Идарий ехал рядом. Его рыжий мерин был не менее безразличен и покорен седоку. Рот мальчика растягивался в счастливой улыбке. Их взяли, наконец, взяли на охоту! Позади ребят ехали еще два десятка подростков в доспехах из толстой кожи, гладких и острых железных шлемах, с копьями, луками, мечами и топорами. Формально они сопровождали охотников. На деле — проводили в учениях новый день.
«Словно на войну собрались», — подумал Амвросий оглянувшись. К его седлу тоже был приторочен топорик. Имелся лук. Дротики. Но в глубине души он все равно завидовал этим мальчишкам постарше, уже избранным в воины. Вот-вот и они станут дружинниками! Идария не занимали подобные мысли. Он попросту ликовал. Сам воевода взял его на свою охоту. Чего еще было желать в этот день?
Лес замирал. Все живое стихало. Каждый лист и каждая тварь чувствовали опасность исходящую от людей. Лаяли собаки.
— Святослав, не упусти! — закричал Всегорд. Сплюнул. Опустил копье. Серна вновь уходила.
— Не отставать! — различил маленький римлянин голос Валента.
— То-то будет пир! — не преставал радоваться Идарий.
«Иисус, не дай им упустить добычу. Пусть ее настигнет отец. Тебе ведь ничего не стоит раз даровать нам удачу в охоте. Семаргл донеси мои слова до самого милостивого из богов. Он не любит жертв, но я отблагодарю тебя: брошу в огонь кусок жирного мяса, как ты любишь», — не дыша, молился Амвросий.[122] Туника на нем взмокала. Липла к телу. Скребла кожу грубым льном. Седло с непривычки терло зад.
