И третья вещь, которая доконала моего отца

Пень? А если у тебя в башке именно это засело, то лучше подумай о чем-нибудь еще.

Пень протянул руку к моей леске. Тем временем окунь успел немного собраться с силами. Он пере­ вернулся и пошел от берега. Я завопил... я совсем по­терял голову, щелкнул тормозом на катушке и начал крутить на себя. Окунь сделал последний, отчаян­ный рывок.

И все. Леска лопнула. И я чуть не упал на спину.

— Пойдем, Джек, — сказал отец, и я увидел, как он схватил свой спиннинг. — Пойдем отсюда к черто­вой матери, пока я не заехал этому придурку в рожу.

А в феврале река разлилась.

В первой половине декабря снег шел стеной, и к Рождеству завернули настоящие морозы. Земля про­мерзла. Снег не таял. Но ближе к концу января по­дул чшгук. Однажды утром я проснулся оттого, что дом под ударами ветра ходил ходуном, и под ровный перестук капели.

Ветер дул пять дней, и на третий день река начала подниматься.

— Она поднялась до пятнадцати футов, — сообщил однажды вечером отец, проглядев газету. — То есть на три фута выше точки, когда наводнение обеспе­чено. Старина Пень того и гляди останется без сво­их ненаглядных.

Я хотел съездить на мост Мокси — посмотреть, как высоко поднялась вода. Но отец меня не пустил. Сказал, что нечего там смотреть, потоп он и есть по­топ.

Через два дня вода в реке достигла максимального уровня и после этого пошла на убыль.

Неделю спустя мы с Орином Маршаллом и Дэнни Оуэнсом поехали к Пневу дому. Мы оставили велоси­педы у дороги и пошли через выгон, примыкавший к владениям Пня.

День был промозглый и ветреный, и по небу не­слись рваные темные облака. Земля пропиталась во­ дой, и в густой траве мы то и дело натыкались на лу­жи. Дэнни только-только выучился смачно ругаться, и заполнял эфир крепкими выражениями, всякий раз, когда зачерпывал башмаком. В конце выгона виднелась набухшая река. Вода по-прежнему стояла высоко и в русло вернуться еще не успела: катилась между стволами деревьев и подгрызала берега. На самой середине течение было мощным и быстрым, и время от времени там проносился то куст, то дере­во с торчащими над водой ветвями.

Мы подошли к изгороди Пня и увидели, что там на проволоке висит корова. Вся раздувшаяся, а шку­ра — лоснящаяся и серая. Это было первое крупное существо, которое я видел мертвым. Помню, что Орин взял палку и потрогал ее открытые глаза.

Мы пошли вдоль изгороди к реке. К проволоке мы близко не подходили, боялись, что по ней все еще пропущен ток. Но дальше образовалось что-то вроде глубокой протоки, и там — уже никакой изго­роди. Земля здесь просто ухнула в воду, а изгородь вместе с ней.

Мы перелезли через проволоку и двинули вдоль этой новой протоки, которая шла поперек земли Пня прямо к пруду, впадала в него, а потом, немно­го попетляв, по другому берегу вливалась обратно в реку.

В том что большую часть Пневой рыбы просто унесло половодьем, сомневаться не приходилось. Но и та, что осталась, могла плыть из пруда, когда ей только заблагорассудится.

А потом я заметил Пня. И испугался. Я махнул ре­бятам, и мы все прижались к земле.

Пень стоял у дальнего конца пруда, там, где из не­го вытекала вода. Просто стоял и смотрел, и такой он был несчастный, такой трагичный...

— В общем, жалко его, старого дурака, — сказал как-то за ужином отец, несколько недель спустя. — Он сам, конечно, все это на себя накликал. А вот жалко его — и все тут.

А потом отец сказал, что Джордж Лейкок видел, как жена Пня сидела в «Спортсменз-Клаб» с каким-то здоровенным мексиканцем.

— И это еще что...

Мать выразительно на него посмотрела, а потом на меня. Но я продолжал есть, как будто ничего не слышал.

— Да ну тебя к черту, Беа, — сказал отец. — Парень уже вполне взрослый.

Он сильно изменился, наш Пень. Он больше ни с кем не общался, только по необходимости. И из­ деваться над ним тоже всем как-то расхотелось. Это после того как Карл Лоуи сшиб с Пня шляпу, а тот схватил брус два на четыре и гонялся за Кар­лом по всей лесопильне. Но хуже всего было дру­гое: он иногда не выходил на работу день, а то и два в неделю, и уже поговаривали, что его скоро уволят.

— В этом тихом омуте точно полно чертей, — ска­зал отец. — Если так и дальше пойдет, он скоро сов­сем умом подвинется.

А потом было вот что. Мы с отцом как-то вечером прибирались в гараже. Это было в воскресенье нака­нуне моего дня рождения. День был теплый и ветре­ный. Пыль так и висела в воздухе. Мать подошла к задней двери и сказала:

— Дэл, тебя к телефону. Кажется, это Верн.

Я пошел за отцом в дом, чтобы помыть руки. За­кончив разговор, он положил трубку и повернулся к нам.

— Пень, — сказал он. — Убил жену молотком, а сам утопился. Верну об этом только что рассказали.

Когда мы добрались до места, там повсюду уже стояли машины. Ворота на выгон были раскрыты настежь, и видны были колеи от колес — они шли к пруду.

Проволочную сетчатую дверь подперли каким-то ящиком, и у входа стоял тощий рябой дядька в широ­ких брюках, спортивной рубашке и с кобурой под мышкой. Стоял и смотрел, как мы с отцом выбира­ емся из машины.

— Я его друг, — сказал ему отец.

Тот покачал головой.

— Да мне плевать, кто вы такие. Если вам тут осо­бо делать нечего, лучше давайте-ка отсюда.

— Нашли его? — спросил отец.

— Багрят, — сказал дядька и поправил пистолет.

— Ничего, если мы дойдем до реки? Я довольно близко был с ним знаком.

— Делайте, что хотите, — разрешил дядька. — Но если вас оттуда погонят, не говорите, что никто вас не предупреждал.

 Мы пошли через выгон, практически той же са­мой дорогой, что и в тот день, когда приезжали ры­ бачить. По пруду ходили моторные лодки, развесив в воздухе сизые облачка выхлопов. Видно было, где половодьем подмыло берег и унесло деревья и кам­ни. В двух лодках были люди в форме, эти лодки хо­дили взад и вперед, там один человек правил, а у дру­гого в руках были веревки и багры.

На том самом галечнике, где мы удили Пневых окуней, дожидалась скорая помощь. Прислонив­шись к задней двери, курили двое мужчин в белом.

Движок на одной из лодок заглох. Мы все подняли головы. Человек на корме встал и начал выбирать веревку. Через некоторое время над водой показа­лась рука. Судя по всему, крючья вошли Пню в бок. Рука опустилась, потом опять вынырнула, на сей раз прихватив с собой какой-то тюк.

Это не он, подумал я. Это что-то другое, что лежа­ло на дне не один год.

Человек, стоявший у руля, с носа перешел на кор­му, и они вдвоем перевалили мокрый тюк через борт.

Я посмотрел на отца. Выражение лица у него бы­ло очень странное.

— Женщины, — сказал он. — Вот, Джек, — сказал он, — до чего человека может довести неправильная женщина.

Хотя я не думаю, что он действительно так счи­тал. Я думаю, он просто не знал, кого винить и что сказать.

Мне кажется, именно с тех пор у отца все и пошло наперекосяк. Совсем как Пень, он стал другим чело­веком. Та рука, которая поднялась над водой, а по­том опять опустилась, будто подала вещий знак: прощайте хорошие времена, добро пожаловать времена дурные. Потому что иных мы больше и не видели с