Слон

с покупкой рабочей одежды она просит ей помочь.

А сын написал мне, что очень сожалеет, что вообще впутал меня в свои дела, что для нас обоих будет луч­ше, если он пустит себе пулю в лоб. Он, видите ли, вы­яснил, что у него аллергия на кокаин: сразу начинают слезиться глаза, и он задыхается. Это значит, что нар­которговлей ему заниматься нельзя, он не сумеет оп­ределить наркотик. Таким образом, его карьера нар­кодилера закончилась, даже не начавшись. Нет уж, лучше сразу пустить себе пулю в лоб и больше не му­читься. Или повеситься — тоже выход: не придется одалживать ружье, да и на пули не надо будет тратить­ся. Представляете? Так прямо и написал. Еще в кон­верт была вложена фотография, — какой-то приятель снял его прошлым летом во время стажировки в Гер­мании. Он стоит под большим деревом, и над головой его нависают тяжелые толстые ветки. Серьезный та­кой, без обычной своей улыбочки.

И только моя бывшая жена не удостоила меня от­ветом. А зачем ей? Она знает, что получит свои де­ нежки первого числа, а откуда они поступят — хоть из Сиднея, хоть с Марса, — ее не касается. А если деньги не придут, ей достаточно снять трубку и на­брать номер своего адвоката.

Вот так все и шло, а как-то в начале мая, в воскре­сенье, под вечер, позвонил брат. Как сейчас помню: окна в доме настежь, по комнатам гуляет легкий ве­терок; тихо играет радио; из окон виден зеленею­щий склон — весь в цветах. Услышав в трубке его го­лос, я буквально вспотел. С тех пор, как мы поруга­лись из-за тех пятисот долларов, он мне больше не звонил, поэтому мне даже в голову не могло прийти, что он станет снова просить денег. Но меня уже ко­лотило. Он поинтересовался, как мои дела, и я по­жаловался на бесконечные расходы и неприятнос­ти. Рассказал ему и про дочкину овсянку, и про кока­ ин, и про рыбные консервы, про задуманное сыночком самоубийство, про банковский кредит, и про то, что я больше не хожу в кино и не обедаю в ресторане. Что у меня ботинки каши просят, про вы­платы бывшей жене. Конечно, для него это не было новостью, он давно про все это знал. Тем не менее, он мне посочувствовал, и я разошелся: платит-то за звонок он. Слушаю его, а сам про себя подсчитываю: приличная сумма набегает, как же ты, Билл, собираешься платить за разговор? И тут меня осенило, что звонит-то он за мой счет — это мне в конечном итоге придется платить! Все просчитано заранее, мину­той меньше, минутой больше — это уже не так уж важно.

Разговариваю, а сам смотрю в окно: небо голубое, в легких облачках, птицы пристроились на прово­ дах. Стер я рукавом испарину со лба, и не знаю, что еще сказать. Замолчал и стал смотреть из окна на го­ры вдалеке, а сам жду... Вот тут он и говорит:

— Ужасно неудобно тебя просить, но... — И сердце мое сразу куда-то ухнуло. А он как ни в чем не быва­ло изложил свою очередную просьбу.

На этот раз он попросил тысячу. Представляете — тысячу! С тех пор, как он звонил мне прошлый раз, все пошло-покатилось. Он сообщил кое-какие по­дробности: явились судебные приставы, начали ко­лотить в дверь — представляешь? — стекла в окнах за­дребезжали, дом зашатался от ударов их кулачищ. Бум, бум, бум! — рассказывал он. Спрятаться было не­куда: они пришли, чтобы лишить его родного крова.

— Брат, помоги, — умолял он меня.

Где я достану тысячу долларов? Я сжал покрепче трубку, отвернулся от окна и сказал:

— Но послушай, за тобой же еще старый долг? Как ты собираешься расплачиваться?

— Какой старый долг? — он изобразил удивление. — По-моему, я тебе все вернул. Во всяком случае, хотел вернуть. Видит Бог, я старался из всех сил.

— Мы договаривались, что ты вернешь деньги ма­ме, — уточнил я. — Но ты этого не сделал, и мне при­шлось, как обычно, каждый месяц высылать ей день­ги. Послушай, Билл, сколько можно, а? Только я сде­лаю шаг вперед, как вы все тянете меня назад. Вы меня топите — сами тонете и меня за собой тащите.

— Но ведь какую-то часть я ей заплатил, — возра­зил он. — Я действительно что-то ей заплатил. Это так, для справки, — добавил он. — Но я вернул ей часть суммы.

— Она сказала, ты дал ей полсотни — это все.

— Какие полсотни? Я дал ей семьдесят пять. Она за­была про другие двадцать пять. Однажды днем я за­скочил к ней и отдал ей еще две бумажки по двадцать и одну пятидолларовую. Заметь, дал наличными, вот она и забыла, память у нее ни к черту. Послушай, — на­чал он снова. — Даю честное слово, на этот раз я тебя не подведу, клянусь Богом. Сложи все, что я тебе дол­жен, и прибавь к той тысяче, которую я у тебя прошу взаймы, — и я вышлю тебе чек на всю эту сумму. Един­ственно, о чем я тебя умоляю, — не обналичивай чек в течение двух месяцев. За это время я встану на ноги, расплачусь с кредиторами, и тогда ты получишь свои деньги. Итак, до первого июля, ни днем позже, — даю честное слово, и на этот раз, вот увидишь, я сдержу свое обещание. Мы как раз сейчас затеяли продажу небольшого участка — так, ничего особенного: Ирма Джин получила его недавно в наследство от покойно­го дяди. Все уже на мази, сделка состоялась — осталось обсудить кое-какие детали и подписать бумаги. И по­том, мне подвернулась работа. Это железно. От дома, правда, далековато — пятьдесят миль, придется каж­дый день мотаться туда-сюда, но это пустяки! Я бы и сто пятьдесят согласился наматывать, лишь бы полу­чить это место. Так что через два месяца у меня на сче­те будет кругленькая сумма — не сомневайся! Полу­чишь ты свои денежки к первому июля, все до едино­го цента, как пить дать получишь.

— Билли, я тебя люблю, — сказал я. — Но пойми, мне приходится тащить на себе весь этот воз. Ты не представляешь, какая это тяжесть. Я страшно устал.

— Именно поэтому на этот раз я тебя не подведу, — подхватил он. — Слово джентльмена. Даже не сомне­вайся. Ровно через два месяца ты получишь от меня чек — клянусь! Мне нужно всего два месяца. Пойми, брат, у меня больше никого нет, один ты. Ты — моя последняя надежда.

Конечно, я сделал, как он просил. Оказалось, в банке у меня по-прежнему был кредит, — сам не ожи­ дал, так что я взял тысячу под проценты и послал ему чек. А он мне выслал свой, — в общем, мы обме­ нялись чеками. Я приколол его чек на стенку в кухне рядом с календарем и фотографией сына, где он сто­ит под деревом. После этого стал ждать.

Ждал я долго. И вот, наконец, получаю от брата письмо с просьбой не обналичивать чек в тот день, о котором договаривались. Пожалуйста, подожди еще немного, — писал он. Произошли кое-какие непредви­ денные события: место, которое ему пообещали, в по­следнюю минуту «уплыло», — это одна неприятность. Другая связана с продажей участка — в последний мо­мент сделка развалилась: жена таки не решилась рас­статься с семейной собственностью, — как-никак не­сколько поколений вложили в землю свой труд. И тут ничего не поделаешь, это ее земля, и она не хочет ни­кого слушать, — объяснял он в письме.

Примерно тогда же позвонила дочка и сообщила, что какой-то подонок забрался в ее трейлер и вынес буквально все. Все ее имущество. Первый раз она ушла в ночную смену на консервную фабрику, а вернулась, дом пустой: вынесли всю мебель — даже ни одного сту­ла не оставили, кровать — и ту утащили. Теперь им при­дется, как цыганам, спать на полу, — жаловалась она.

— А где же был этот твой, ну как его? — спросил я.

Как она объяснила, днем он пошел искать работу. Хотя на самом деле небось ошивался где-нибудь с дружками. В общем, она толком не знала, где его но­сило, да он с тех пор и не появлялся.

— Хоть бы утонул что ли, — в сердцах сказала она.

Детки были у няни, когда случилась кража. Коро­че, не дам ли я ей немного взаймы на покупку подер­жанной мебели, — она отдаст мне сразу, как только получит зарплату. Было бы здорово, если бы деньги пришли до выходных, — тогда она смогла бы купить самое необходимое.

— Мне просто в душу плюнули, — сказала она. — Та­ кое чувство, будто тебя изнасиловали.

От сына из Нью-Хемпшира пришло письмо — тому позарез необходимо уехать в Европу. Пишет, что он в подвешенном состоянии: летом у него выпускные эк­замены, и как только они закончатся и он получит диплом, он ни дня не останется в Америке. Общество здесь насквозь меркантильное, он просто задыхается: все говорят только о деньгах, больше их ничто не ин­тересует, его от всего этого уже тошнит. Яппи он быть не собирается: карьера — не его стезя, и вообще он не таков. Словом, если бы я помог ему в последний раз с покупкой билета до Германии, он слез бы с моей шеи.

Не написала только моя бывшая, — да и с чего бы ей писать мне? Все и так ясно.

Матушка в письме сообщила, что решила эконо­мить на медицинских чулках и краске для волос. На­ деется, что в этом году ей удастся начать отклады­вать на черный день. Но пока у нее не получается. Не ложатся карты, видно, не судьба.