— Я Локо…
— Сильное имя, — буркнул Витас.
— Сын старосты? Из здешнего села? — оживился Найф.
— Младший я, ага…
Ну, вот и второе задание выполнено. Найф расслабился перед большим переходом, помассировал, потряс мышцы на ногах. Ему совсем не было интересно, как тут объявился сын старосты, что он тут делает, и как так получилось, что они встретились. Главное — дело сделано. И это значит, что можно возвращаться, а завтра с утра он может двигаться дальше. Еще два-три дня и он сможет доложить ту информацию, ради которой прекратил свой поиск и кинулся назад. Но что там с молодежью?
— Ты — сын старосты? — недоверчиво спросила Ким. — Как ты тут оказался? Ты сбежал, что ли? Тебя же ночью конные утащили?
— Ночью? — опять переспросил парень. — Не-е-ет… Я ушел вечером еще. Дома сказал, что пойду в дружинную избу. Собрал вещи и пошел в лес.
— Ты что, дурак? — она смотрела на него, как на сумасшедшего. — В лес! В ночь!
— Ну, да… Я же младший из братьев. Вот и подумал, что лучше я стану свободным, чем ждать, пока меня женят, дом построят, а потом всю жизнь выплачивать селу и отрабатывать долги…
Найф оторвался от своих мыслей и взглянул на замерших с открытыми ртами переглядывающихся в недоумении Ким и Витаса.
— Ты что, и правда ничего не знаешь? — повернулся он к Локо. — На село же нападение было, друзей твоих порубили… Отец с матерью тебя среди мертвых обыскались…
— Какое нападение? А как же патруль?
Он, похоже, и правда ничего не знал. Сельский большой и неуклюжий немного парень смотрел на них, как на обманщиков. Как будто разыгрывают его, слегка медлительного в движениях и в мыслях, как это бывало не раз в селе.
— Так, — встал на ноги Найф. — Похоже, придется нам тут посидеть немного, обсудить наши дела и дальнейшие планы. Заодно попробуем обменяться информацией. Да-да… Той, которой можно обменяться. Ну, Ким, Витас, что там у нас есть из еды? Устроим обед?
Хранилище
Стук в дверь оторвал Старого от размышлений над картой, раскинутой по всему столу.
— Да! Можно!
Дверь со скрежетом сдвинулась в сторону. Коридорный, из молодых:
— Старый! Совет собрался.
— Иду. Уже иду.
Он, покряхтывая от слабости, вызванной бессонной ночью и возрастом, и от жалости к себе, вылез из-за стола и зашаркал к двери и дальше по коридору налево, потом направо, потом снова налево — в зал, который использовали либо для больших собраний, либо для таких, как сейчас, Советов. Совет считался высшим органом управления и собирался по любому поводу, когда требовалось какое-то обдуманное решение, не требующее срочности. А все срочное, оперативное, решалось единолично Старым. Так сложилось практически с первых дней существования хранилища. И оттуда же пришла традиция, что Старый говорит на Совете последним, после всех, чтобы не помешать, не заставить других повторять его собственные слова.
Этот Совет собрали по просьбе Старого. Очень уж все пошло быстро и резко. И не совсем так, как он ожидал. Надо было подумать коллективно, посоветоваться. Поэтому на Совет пришли все командиры отрядов, старейшие хранители, помнящие бои за ворота, пришли учителя и оружейники. Двери — и основные, которые со стороны главного коридора, и задние — были закрыты и к дверям выставлены караулы из не менее чем трех человек. А чтобы никто не подслушал наверняка — из разных отрядов.
Старый по проходу между лавками прошел к задней стене, освещенной стоящей на столе большой лампой, повернулся к собравшимся, кашлянул в кулак:
— Я скажу для зачина?
— Говори, говори, Старый. Мы послушаем.
'Странно, — остановился в недоумении Старый. — Обычно гул голосов, обычно — общее приветствие, обычно — улыбки. А тут тишина. И только Петр почему-то говорит за всех'.
— А что, Петро, ты теперь у нас за главного, что ли? — хитро прищурился Старый, изображая именно старого, слабого. — Или секретарем тебя избрали, пока я доплелся? Ась?
А сам внимательно рассматривал собравшихся, не понимая, что же ему не нравится в происходящем. Вроде, все как надо: сам созвал Совет, сам пришел, слово дали для того, чтобы в курс ввести. Но что-то не так. А что — уже некогда обдумывать. Пора говорить. Или опять пустая подозрительность? Кого и в чем подозревает он здесь, среди своих?
— Я скажу, скажу, конечно, — бормотал он, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. Вот голос его окреп, стал слышен всем:
— Вот, значит, что, друзья мои… Ночью на село напали пришедшие с юга по старой дороге неизвестные. Они были конно, — со значением поднял он палец, призывая внимание. — Чем вооружены — неизвестно. Трупов не осталось. Раненых не осталось. Это мне рассказал староста села. Дружинникам помогли свободные, услышавшие колокол. Если бы не они… В общем, в селе семеро погибло. Вырезаны все парные патрули. Вырезаны враз, без боя. Селяне в панике. Наши на колокол тоже подтянулись — вон, Пётр со своими ходил. Но помочь не успели, враги отошли. Село договорилось со свободными о помощи. Сейчас в селе патруль. Но патруль пришел уже после боя. И еще учитель прибежал, говорит, что батюшка сельский — агент патруля. Вот такие дела. Прошу высказываться.
— Старый, а ты что же молчишь о свободной? Той, что мы приволокли? Ты же с ней говорил, да? Допрашивал? Что — свободные?
— Я предложил тему, давайте всё же по делу, а? Дело у нас сегодня: новая опасность. Так?
— Так, да не так, — поднялся Пётр. — Старый, я что-то не пойму ничего, а ты не говоришь ничего. Это не по-людски. Не по-нашему это… Вот, скажи, скажи, ты же сам учил нас: главным для нас является охрана хранилища, так?
— Так. Да. Это самое главное.
— И что нам тогда с селом делить и с патрулем? Что ты тут о патруле стал накручивать? У нас с кем кровь? Со свободными! Так, братья? — оглянулся он кругом.
— Так, так, — как ожили вдруг все вокруг. — Правильно говоришь, Петро! Враг наш — свободные!
— Вот. И народ так же говорит. А ты — патруль, патруль… Батюшка… Старый, что говорит свободная, которую мы ночью повязали? А? Ты скажешь сам или мне сказать?
Старый, сгорбившись у стены, опершись на нее, молчал, всматриваясь в такие знакомые лица.
'Так. Командиры отрядов. Ветераны. Учителя — все. Оружейники. Шумят только бойцы. Учителя и оружейники слушают. На ус мотают'
— Молчишь? Ну, так я скажу. Этой ночью мой отряд словил свободную. Мы ее придавили малость, а потом дотащили в хранилище. И была она жива, а лекарь ее подлечил. И старый с ней говорил… И что теперь? Мне передали, что он отпустил свободную!
— Это не тема для обсуждения…
— Он говорит теперь, что освобождение свободной — не обсуждается…,- развел руками Пётр и опять оглянулся вокруг, широко разведя руками, как будто в полном недоумении. — Наши отношения со свободными — теперь, выходит, не обсуждаются… Ну, правильно, ведь? Что там обсуждать? Резать их надо! — резко махнул рукой сверху вниз.
— Да-а-а! Резать! Так! Ты прав! — раздалось слева и справа.
Со своего места в темном углу поднялся старейший из находящихся в строю хранителей. Совершенно седой — его полностью белая голова поблескивала в полумраке — но еще достаточно крепкий, чтобы ходить в караул, он молча стоял и смотрел на Старого. И постепенно замолкли сначала те, кто был ближе к
