английским, хотя раньше оно и входило в перечень обязательных достоинств мужчины. Но бои на палашах всегда были народным развлечением, даже более древним, чем бокс; тем не менее и палаш оказался в таком же забвении, как и рапира, и среди тех немногих, кто еще посвящает ему свое время, большее восхищение вызывает тот, кто бодро принимает и раздает громкие удары, чем точный и ученый, но слишком осторожный чемпион.
Что касается мнимой бесполезности фехтования, можно добавить, что вопрос пользы не имеет большого значения в спорте. К слову сказать, многие, для кого большие достижения в спортивной гребле не имеют никакого практического смысла, отдают больше времени и сил, чтобы стать опытным гребцом, чем хватило бы, чтобы стать превосходным фехтовальщиком, и это верно для большинства видов атлетики. Вдобавок одного того, что мастерство фехтовальщика никому не позволит в наши дни задирать и запугивать своего ближнего, достаточно, чтобы отмести всякие заявления о его неспортивном характере.
Возможно, одна из причин упадка когда-то «благородной науки защиты» скрывается в пристрастии англичан к упражнениям на свежем воздухе, пристрастии, которое воспитывается школьным обучением и внушает им неприязнь к самой мысли об этом на первый взгляд монотонном занятии в закрытом помещении.
Конечно, было бы нелепо заставлять кого бы то ни было жертвовать зеленой лужайкой и ракеткой или битой ради дощатого пола и рапиры, но часто бывает так, что о первых можно только мечтать, а вторые доступны всегда; к тому же людный фехтовальный зал, где звенят клинки, это достаточно интересное место.
Фехтование приносит богатые плоды всем, кому хватит упорства, чтобы преодолеть скуку начальных этапов. Артист – если воспользоваться выражением сэра Уильяма Хоупа – в любом виде единоборства найдет занятие и для ума, и для рук и ног; но это особенно верно для фехтования, где внимательный боец находит применение наблюдательности, распознавая качества противника, и – при условии, что тренировки достаточно укрепили его тело, – умственное удовольствие от изобретения разных стилей для разных противников.
Старинные мастера обычно посвящали одну главу своих трактатов различным методам, которые, по их мнению, подходили к людям разного нрава, например холерикам и флегматикам, вспыльчивым и осторожным, робким и отважным и т. д. Конечно, поединок с затупленным оружием не может похвастаться таким же накалом страстей, как бой с острым, но если он продолжается достаточно долго, то в нем всегда проявляется истинный характер обоих соперников[224].
«У хорошего фехтовальщика голова работает не меньше тела», – говорят лучшие мастера; однако, чтобы стать этим хорошим фехтовальщиком, нужно много тренироваться.
Глава 15
Безусловно, на первый взгляд современная шпага очень отдаленно напоминает своего пращура, старинный рыцарский меч. Но, как бы ни отличались друг от друга эти клинки, между ними не меньше сходства, чем между людьми, для которых они предназначались.
Мы можем проследить непрерывную серию изменений, которые произошли с мечом и его потомками, к самому началу, не только до того времени, когда человек впервые выковал железный меч, но даже до тех глубин древности, когда его доисторический предок – дубинка – начала приобретать некоторые свойства, которые мы привычно связываем с понятием меча.
Однако в наши намерения не входит забираться так глубоко; к тому же эта задача требует гораздо более ученого пера, чем наше.
Не вдаваясь в подробности, мы лишь хотим вкратце рассказать, чего будет достаточно для целей данной книги, о том, как простой средневековый меч с крестовиной превратился в шпагу или саблю прошлого века в зависимости от своего предназначения – для дуэли или войны.
Это двойное превращение происходило на протяжении XVI, XVII и XVIII веков, потому, если мы рассмотрим его этапы, это станет отличным заключением нашего рассказа о прошлом фехтовального искусства в тот же период, тем более что большинство наблюдаемых изменений были вызваны развитием теорий, касающихся использования острия и лезвия клинка.
Любое настоящее старинное оружие, но особенно рапира XVI века, в глазах знатока окружено ореолом очарования – конечно, если он к тому же и фехтовальщик. Помимо того что меч красив и эффектен, он воплощает в себе плоды серьезных раздумий и изобретательности, которые в наши дни сочли бы напрасной потерей времени, будь оно потрачено на такой предмет. Но, к счастью, только потому, что меч уже принадлежит истории, а не нам.
Во введении мы осмелились утверждать, что придерживаемся более благоразумных понятий о применении рапиры или шпаги сейчас, когда оно считается спортом, а не достоинством, от которого в какой-то миг могла зависеть сама жизнь. То же можно сказать и о самих рапирах или шпагах.
Современные оружейники могут создавать чудесные клинки, почти неотличимые от старинной работы. Хотя сомнительно, чтобы современный клинок действительно превзошел «волка»[226] или какое-нибудь из замечательных произведений Андреа Феррары, тем не менее мы уверены, что и в наше время можно создать столь же совершенный инструмент, если только на него будет спрос – а это случается нечасто.
Сейчас клинковое оружие не более чем сравнительно бесполезное приложение к военной экипировке и вполне соответствует той работе, которую в очень редких случаях ему придется выполнить. Лишь немногие наши воины, имеющие практический опыт сражения с азиатскими мечниками, как-то по-особому относятся к своему оружию и часто решают проблему тем, что вставляют в современную рукоять подлинный клинок возрастом лет триста с клеймом Sahagum или Ferrara. Причиной низкого качества нынешних клинков является только наше безразличие к подобным предметам.
Безусловно, старинный меч окружен романтическим ореолом: он был проверен в бою, и если принадлежал нашему предку, то, возможно, кровь, которую он пролил, пролилась за правое дело. Он был постоянным спутником и помощником своего владельца – другом, который всегда был рядом, бессонно стерег хозяина ночами у его кровати, стоял за его стулом, пока хозяин ел. Воин только тогда выбирал меч, когда чувствовал в нем продолжение самого себя. Считалось, что меч не может предать даже в самой безнадежной схватке.
Что же придает старинной рапире такое значение и интерес для знатока равно и с технической, и с сентиментальной точки зрения? Именно то, что любой стоящий меч создавали и выбирали с величайшей заботой, и тогда он оправдывал труды творца, отдавшего всю свою выдумку и знания на создание какой- нибудь особенной гарды или поиск идеального баланса и гибкости клинка.
В наши дни оружейником называется человек, производящий огнестрельное оружие, который посвящает все способности своего ума изобретению немыслимо прочных ружейных стволов и упрощенных предохранителей; но его талант не может развернуться в работе с клинковым оружием, поскольку негибкие «правила», устанавливающие форму оружия, лишат его труды всякого смысла.
Не так было в эпоху рапиры; каждый фехтовальщик, набираясь опыта на steccata[227] или в фехтовальной школе, приобретал определенные понятия, очень важные, по его мнению, о том, какова должна быть правильная гарда, и оружейнику приходилось считаться с этими идеями и воплощать их. Потому ему приходилось быть и фехтовальщиком, и оружейником, как и его потомку, который создает огнестрельное оружие, приходится изучать баллистику и взрывчатые вещества и, по возможности, самому быть стрелком.
Отсюда берется бесконечное разнообразие гард, правда основанное на нескольких фундаментальных принципах, изменявшихся только вместе с тем, как менялась сама наука фехтования. С небольшой
