Из всех рыжих мужчин в Голливуде Брэд Пете был самым рыжим. Сама мать, я знал это, обмирала, играя с ним.
Она сняла очки и протерла стекла.
— И подумать только, Норма умерла в самом начале возрождающейся карьеры, когда ее звезда должна была вновь ярко засверкать на небосклоне. Какая трагедия! А бедный Ронни… Ты бы посмотрел на него. Он совсем разбит, его нервы расшатаны.
Я представил себе Ронни с расшатанными нервами, пытающегося с помощью «звездочек» избежать сетей коварной Сильвии Ла-Мани.
— Ты уверена, что у него расшатаны нервы?
— Конечно, — огрызнулась мать. — Так или иначе, но Норма десять лет была его женой. Я не буду циничной. Это…
Конечно, у нее было еще много других утешительных мыслей, но я устал от переживаний, а постель была такой мягкой и уютной. Я перевернулся на спину. Мне нравилась постель матери. И я уже почти забыл о своих недавних волнениях.
— Мама.
— Да, дорогой.
— Как это случилось?
— Что случилось?
— с Нормой, конечно.
— Случилось? — повторила мать, и голос ее слегка дрогнул. — Как случается, когда люди падают с лестницы? Ты идешь и вдруг падаешь.
— Ронни был дома?
— А где же ему еще быть?
— Он видел, как она упала?
— Конечно нет. Он находился возле бассейна.
— Почему?
— Потому, что они там обедали!
— Значит, Норма сама пошла в дом?
— Да, она зачем-то вернулась. Она бегала в дом каждые двадцать минут — то за очками, то за книгой, то за накидкой. Ронни сказал, что на самом деле Норма ходила пить джин.
— Почему же она не позвала его с собой?
— Потому что Ронни заставил ее поклясться, что ради кино она бросит пить. Но ты же знаешь, как тяжело избавиться от этой привычки! — Мать выразительно посмотрела на меня. — Норма возвращалась, и с каждым разом глаза у нее все больше стеклянели. Перед последним ее походом Ронни даже проследил: она, действительно, бегала в спальню и прикладывалась к спрятанной там бутылке джина. Ну и вот. Поднималась по лестнице и… гоп-ля…
Поскольку мой отец был воздушным акробатом, а мать, будучи безутешной вдовой, помогала дяде Гансу в водевилях, «гоп-ля», я полагаю, стало узаконенным словечком в ее лексиконе. Однако сейчас, поскольку речь шла о трагедии, оно казалось мне легкомысленным и резало слух. А я никогда не доверял матери, когда она говорила легкомысленным тоном.
— Значит, так это и произошло?
— Да, именно так.
— И никто ничего не видел?
— Оставь, дорогой, кому нужны подробности. Ты чересчур кровожаден.
— Я имею в виду слуг. Они-то хоть были дома?
— У слуг был свободный день. — Мать с беспокойством оглядела меня. — Ники, уж не подозреваешь ли ты, что кто-нибудь может подумать, будто это сделал Ронни?
— Возможно, — отозвался я.
— Чудовищный ребенок, какие ужасные мысли! Откуда они у тебя? — Она готова была взорваться, но сдержалась. — Бедняжка, это все нервы. Как патетично. Надо думать, всю дорогу в самолете тебя одолевало беспокойство. Конечно, полиция расследовала все досконально. Привлекли десятки людей, лучших специалистов. И, конечно, пришли к заключению, что произошел несчастный случай. Вот! Тебя это удовлетворяет?
Меня это удовлетворяло. Очень приятно испытывать удовлетворение. Несчастный случай. Так утверждает полиция.
— Дорогая мама.
— Дорогой Ники.
Мать потрепала меня по щеке и, встав с постели, подсела к туалетному столику. Ее туалетные столики из той же серии, что и розовые стены. Их вид никогда не менялся: громадные зеркала и тонны изысканной косметики. Мать взяла щетку и принялась расчесывать волосы. Чуть поодаль лежал толстый альбом с ее любимыми фотографиями.
Бесчисленные знаменитости дарили ей свои изображения с автографами. Но мать берегла лишь семейные фотографии: снимки ребенка, то есть мои, в Варшаве, в Осло или в Барселоне, где я родился; фото Пэм, дяди Ганса, Джино и моего отца.
— Господи, уже половина одиннадцатого, а я обещала Ронни быть в десять!
Я лежал на постели и внимательно наблюдал за матерью, думая, что она все еще очень хороша собой и как здорово, что мне удалось застать ее дома в такой важный момент. Я был уверен, что в скором времен» сумею ее успокоить и вернусь в Париж к Монике. Но тут мне снова стало не по себе.
— Мама, а кто теперь будет играть эту роль?
— Что, дорогой? — Она повернулась ко мне. Обычно ее лицо могло выражать все или ничего. Сейчас оно было бесстрастным. — Что ты сказал, Ники?
— Я спросил, кто теперь будет играть роль Нинон де Ланкло?
Мать снова стала водить серебряной щеткой по волосам. Потом отложила щетку и придвинула ко мне тетрадь, которую читала перед моим приходом.
«Собственность Рональда Лайта Вечная женщина
Киносценарий по мотивам жизни Нинон де Ланкло».
Я посмотрел на сценарий и странное, щемящее чувство вновь охватило меня. Мать подошла и встала рядом.
— Очень трудно, дорогой, но я просто должна это сделать. Не только во имя Нормы, но и ради бедного Ронни. Она бы согласилась, я знаю. Я так и сказала Ронни, когда он меня умолял, буквально умолял со слезами на глазах спасти его. «Норма пожелала бы этого», — сказала я.
Глава 3
Конечно, я хорошо знал о наклонностях матери к тирании. Без них она никогда не стала бы Великой Анни Руд.
Но сейчас мне показалось, что этого в ней многовато. Должно быть, на моем лице отразились обуревавшие меня мысли, потому что мать резко спросила:
— В чем дело, глупышка?
— Что они говорят?
— Кто? Кто говорит?
— Репортеры, все актеры… Норма разбилась, Ронни в тебя влюблен. Ты нарушила важнейшую из десяти заповедей прежде, чем Норму засыпали землей.
Мать ударила меня щеткой по руке.
— Довольно! Неужели ты не понял? Ронни умолял меня. Я же тебе объясняю. Он уговаривал меня, и я согласилась ради Нормы. Отдавая дань уважения Норме.
— Ясно.
