— Но когда война кончится, ты заживешь по-другому… И все мы тоже.
— Да, конечно. Я смогу заставить всех жить по-моему… и это превратит меня в нового Ролстру. Ничем не лучше старого, если не считать больших претензий. Я сделаю все, чтобы уничтожить его и его армию. Все, чтобы обезопасить будущее моего сына. Но чем я отличаюсь от него? Только одним: у меня есть та вещь, которую он хотел получить, но не сумел. У меня есть собственный «Гонец Солнца», и мне не нужно привязывать его к себе дранатом. Она целиком моя, Чейн, как и задумала Андраде. — Он вновь наполнил чашу, но на сей раз пить не стал. — Что дает мне это право?
Чейналь услышал, что сквозь бесстрастность Рохана готовы пробиться чувства, и принялся беззвучно читать благодарственную молитву. Рохан, отрешившийся от себя самого, не был бы Роханом.
— Тебя пугает власть, — прошептал Чейн. — Ты пользуешься ею, но она не разъедает тебя, как Ролстру.
— Ты хочешь сказать, что право на власть имеет только трус?
— Ты не слушаешь меня. — Чейн подался вперед и принялся говорить как можно быстрее, чтобы не дать Рохану снова замкнуться в своей скорлупе. — С тобой у нас есть шанс выжить. Ты наша единственная надежда. Думаешь, мне нравится видеть своего сына солдатом? Богиня, да ведь ему только двенадцать лет! Если ты ищешь отличия от других, то оно лежит на поверхности: ты ненавидишь войну! Твоя боязнь власти происходит от боязни не правильно распорядиться ею. И силой, данной Сьонед, тоже. А Сьонед точно такая же, как и ты! И именно это делает вас такими принцем и принцессой, которые нужны нам! Ты думаешь, она не боится собственной силы?
Рохан вздрогнул.
— Я видел в ее Огне своего сына. Я не могу отречься от него, и неважно, кто его мать.
— Если у Сьонед хватит мужества забрать ребенка, ты сможешь относиться к нему как к вашему собственному сыну, а не как к сыну Янте?
— И поверить, что он не был плодом насилия? — Рохан горестно покачал головой; его золотистые прямые волосы в свете лампы казались матовыми. — Дело не только в Янте. Я буду воспитывать внука верховного принца.
— Рохан, это же ребенок! Какая вина может быть у невинного младенца?
— Само его рождение — уже вина! — Рохан швырнул чашу в стенку шатра; вино красным пятном растеклось по ткани и закапало на ковер. — Ему нужно было родиться от Сьонед!
— А что мешает тебе думать, будто так и есть? Мааркен теперь принадлежит Ллейну не меньше, чем мне и Тобин. Рохан, за то, кем станет ребенок, отвечают не только его родители. Янте может выносить младенца, но станет он таким, каким его воспитаете вы со Сьонед.
Рохан лег на кровать, уставился в потолок и надолго замолчал. Наконец он тихо вздохнул и произнес:
— Ты прав насчет власти. Она приводит меня в ужас. Я говорю не про ту власть, которая есть у каждого принца и которой он пользуется каждый день, решая, у кого больше прав на тот или иной участок земли, кому соорудить новую крепость, а кому перестроить старую. Я вот про что, Чейн: принц стоит во главе армии и решает, кто из его врагов должен умереть. Я принимаю на себя ответственность, но не знаю, что дает мне право решать это. Если бы я был мудр или хотя бы умен… — Он положил руку на лоб. — А я просто трус.
И тут Чейн наконец перестал сравнивать отца и сына и отдавать неизменное предпочтение Зехаве. Да, старый принц выбрал бы дорогу и шагал по ней без страха и сомнений. Но сын отличался от отца тем, что постоянно проверял себя. Рохан спрашивал и сомневался, всюду искал вечные истины и скрытые мотивы. И то же будет, когда смерть верховного принца откроет ему дорогу к еще большей власти. Рохан никогда не будет гнуть свое, глухой и слепой ко всему и вся, никогда не перестанет сомневаться в своем праве делать то, что доставляет ему удовольствие. Он всегда будет спрашивать, и это сделает его мудрым. В этот миг Чейн перестал жалеть о том, что сын не похож на отца. Он последовал бы за любым, кто. оказался бы у власти, но знал, что лишь Рохан поведет его по правильному пути.
Глава 29
На этот раз Сьонед отправилась в Феруче не одна.
Сроки Янте приближались, и Тобин с Маэтой в тиши составляли планы, которые довели до сведения Оствеля только тогда, когда его вмешательство уже ничего не могло изменить. Если он надеялся на другой исход, то теперь эта надежда рухнула. Рохан и Чейн увязли на юге, а воины Тиглата хотя и освободились и могли бы начать штурм Феруче, Сьонед приказала Вальвису оставаться в городе. Если она собиралась выдать сына Янте за своего, все нужно было проделать в строжайшей тайне.
То, что Янте должна умереть, подразумевалось само собой. Однажды ночью в начале зимы Тобин и Маэта предложили Сьонед план проникновения в крепость. Она согласилась. Имя Янте не упоминалось.
В ясные осенние дни Янте часто прогуливалась по крепостной стене, словно зная, что Сьонед наблюдает за ней. С ней обычно были сыновья, и Сьонед с горечью думала о несправедливости Богини, наградившей эту тварь таким здоровьем. С продвижением беременности Янте зависть Сьонед перешла все границы. Но теперь бремя дочери Ролстры стало слишком тяжелым для долгих прогулок. Она тревожно спала в широкой кровати со шторами, на которых были вышиты драконы, и сын Рохана беспокойно ворочался в ее чреве. Когда Сьонед заметила огромный изумруд, сверкавший на пальце Янте, ее зависть превратилась в ненависть. Янте присвоила не принадлежавшую ей вещь, и стремление Сьонед вернуть свое добро стало таким навязчивым, что это угрожало нарушить ее с трудом сохраняемое равновесие.
Через несколько дней после того, как был окончательно утвержден план проникновения в Феруче, Сьонед погрузилась в странное молчание. Тобин поняла, что это значит: когда приближалось время рожать, она сама становилась отчужденной; все ее мысли и чувства словно устремлялись внутрь. Чрево Сьонед было пустым, но она переживала беременность так же, как Янте.
Однажды ночью в начале зимы, в новолуние, когда облака затянули северный горизонт, шум, которого давно ожидала Сьонед, всполошил слуг замка Феруче. Помедлив на лунном свете и убедившись, что это не было ложной тревогой, Сьонед странно улыбнулась — завистливо и в то же время удовлетворенно: тело Янте корчилось в родовых муках. Потом Сьонед вернулась в Стронгхолд и послала за Тобин и Оствелем.
— Янте поторопилась на сорок дней, — сказала принцесса, когда они, заспанные и плохо соображающие, пришли в ее покои. — Я знала, что так и случится. Пора в путь.
Вскоре после этого трое всадников на лучших лошадях Чейна во весь опор мчались на север. Светлые фигуры на светлых лошадях, они молча скакали сквозь ночь, а над их головами ослепительно сверкали три луны. Одна Сьонед не испытывала и тени страха. Тобин, которую Сьонед все лето и осень обучала технике фарадимов, судорожно вспоминала, чему ее учили, но не могла унять сотрясавшую тело дрожь. Оствель сжимал и разжимал пальцы на рукояти меча, не в состоянии протестовать, но и не желая оставаться позади. Ни один из них не осмеливался заговорить с женщиной, скакавшей в середине. Сьонед всем телом подалась вперед: в ее зеленых глазах светилось страшное возбуждение.
Принцесса первой въехала в холмы, где этим летом грелись, дрались и спаривались драконы. Тем же путем она ехала и прежде, но на сей раз была абсолютно уверена в успехе: весной она тут заблудилась. Мрачный кошмар того одинокого путешествия смешался с ужасом пребывания в Феруче и возвращения в Стронгхолд. Но в этой поездке было что-то романтическое: казалось, все вокруг залил сверкающий Огонь; яркие, контрастные цвета пели в мозгу так, что у нее кружилась голова.
Они остановились в десяти мерах от Феруче, как раз перед первыми часовыми, чтобы немного передохнуть после целого дня быстрой езды. Расседлав и спрятав лошадей, они прошли пешком последний участок пути; казалось, вокруг них сгустилась тьма. Между скалистыми утесами показался замок, купавшийся в последних лучах закатного зимнего солнца; башни его венчало золотое зарево, стекавшее вниз по стенам, словно мед. Сьонед немного помедлила, любуясь этой красотой и припоминая, как Рохан сказал, что однажды этот замок будет принадлежать ей. И будет, поклялась себе Сьонед. Сегодня.
Изнутри доносились звуки пьяной пирушки-люди праздновали благополучное разрешение от бремени владелицы замка. Сьонед прислушалась; время от времени тонкая усмешка мелькала на ее губах. Она понимала, что стоявшие позади Тобин и Оствель напряженно ждут, но еще раз припоминала все наставления Маэты, слыша ее голос так ясно, словно женщина-воин стояла рядом:
— Нет замка в Пустыне, которого я не знала бы изнутри и снаружи, а особенно как пробраться снаружи
