Киномания

они уже знают истину. А кроме них и, конечно же, самих сирот, вы не найдете ни одного сочувствующего читателя, если только он не психически ненормальный, – Он увидел выражение разочарования на моем лице, – Пожалуйста, поймите меня правильно. Я хочу быть вам полезным. Уверяю вас, то, что вы здесь написали, я и сам собирался написать сотни раз. Рассказать всю историю – от начала до конца. Теперь я понимаю, почему так и не сделал этого. Потому что именно так оно и читалось бы. Как параноидальная фантазия. Мне очень жаль…

Его сочувствие было вполне искренним, но его слова тем не менее больно ранили.

– Что же еще я могу сделать? Только сообщить миру то, что мне стало известно. Вы хотите сказать, что нет никакого способа сделать это и не показаться сумасшедшим.

Он задумался.

– Ложь Гитлера была гигантской^{354}, настолько гигантской, что люди в нее поверили. Я начинаю думать, что есть и правда – настолько гигантская, что никто ей не поверит. Вы понимаете, против чего восстаете, Джон? Мы страдаем от рефлекса обмельчания, который глубоко внедрился в современное сознание. Люди предпочитают идти по жизни легко. Даже наши так называемые серьезные мыслители скользят по верхам. А в верхах разум не может найти ни ясности, ни удовлетворительных ответов на свои вопросы. Это все равно что пытаться осмыслить куб посредством квадрата: третье измерение неизбежно от вас ускользает. Каковы главные проблемы наших дней? Справедливость для угнетенных, мир на Ближнем Востоке, процветание или депрессия, коммунизм против капитализма. А для многих нет ничего важнее бейсбола или футбола. Это такие преходящие материи, но их достаточно, чтобы занять человеческое внимание до конца дней. Сколько людей проживает жизнь, так и не задавшись более серьезными вопросами, которые и есть источники всех остальных? Один бог или два? Вот вопрос, который лежит в корне всех конфликтов между народами, культурами, расами. Со всей определенностью могу сказать, что это второй важнейший вопрос в мире.

– А какой же первый? – спросил я.

– Есть ли бог вообще? Пока не ответишь на этот вопрос, нет смысла думать или жить, правда?

Я в отчаянии опрокинул себе в рот налитую рюмку коньяка и потянулся за бутылкой, чтобы налить еще.

– Тогда я не знаю, что делать.

Он перелистывал мою работу.

– Откровенно говоря, мне кажется, тут у вас слишком много всего. Слишком много, чтобы вываливать все сразу. Получается путаница. Может быть…

– Да?

– Может быть, вам лучше ограничиться Саймоном, его фильмами и, возможно, Каслом. Основательный, убедительный критический разбор. Этого может оказаться достаточным, чтобы киносообщество насторожилось.

– Вы хотите сказать, что о сиротах вообще не следует говорить?

Он задумался.

– Пока – нет. Тут есть другой, более тонкий момент. И здесь я смогу оказать вам помощь. Мы можем работать вместе. Мне, конечно же, никакая слава не нужна. Напротив, я бы предпочел оставаться в тени.

– И как долго, по-вашему, может продолжаться такое сотрудничество?

Он неопределенно покачал головой.

– Трудно сказать.

– Недели? Месяцы?

– …трудно сказать.

– Годы? Вы говорите о сроке в несколько лет? Серьезное научное исследование? Вы это имеете в виду?

– Возможно.

Он хоть отдает себе отчет, что мне его слова как нож острый.

– Эдуардо, сколько лет вы состоите в Oculus Dei?

– Около двадцати. А что?

– И за все это время вы не опубликовали ни строчки по данному предмету, так?

– У меня горы записок, я многие годы занимался изысканиями, – оправдывающимся тоном сказал он, – Я готов предоставить вам все эти материалы.

– Я не собираюсь тратить двадцать лет жизни на подготовку к написанию научного труда. Откровенно говоря, я предпочту показаться смешным в глазах общественности.

Он согласно кивнул.

– Я понимаю ваше нетерпение. Признаю, мой подход довольно медлителен. Но я, видите ли, считал необходимым исследовать все тщательно, находя убедительное подтверждение для каждого пункта. Я не хотел стать еще одним Розенцвейгом.

Я поднялся и принялся ходить по комнате, не скрывая своего раздражения.

– Не знаю. Не знаю. Я не могу бесконечно долго хранить это в себе.

– Понимаю, – сказал он, пытаясь меня успокоить. – Но есть смысл тщательно планировать то, что мы делаем, – только так мы добьемся максимального эффекта. Например, вам может представиться уникальная возможность, которой я бы не стал пренебрегать.

– Что вы хотите сказать?

– Подобраться поближе к сиротам, войти в их мир.

– Каким образом?

– Им нужна ваша помощь с Саймоном. А они за это дают вам возможность разговаривать с парнем, сами что-то рассказывают.

– Они большей частью водят меня по кругу.

– Да, но с каждым кругом вы узнаете что-то новое, не правда ли? Они, возможно, считают, что водят вас за нос, а вы тем не менее обнаруживаете факт там, тайну здесь. А я помогу вам разобраться в собранной информации… – Внезапно он загорелся еще сильнее, подался вперед в своем кресле. – Джон, я верю, что вас могут даже допустить в Альби, если только вы правильно разыграете свои карты.

– В Альби?

– Вы будете работать в тылу врага. Вы бы смогли еще раз попасть в Цюрих, к доктору Биксу. Вы бы смогли узнать гораздо больше, чем это удавалось кому-либо из посторонних. Ваша экскурсия по цюрихскому приюту с доктором Биксом – вы хоть понимаете, что это нечто из ряда вон? Сомневаюсь, что такое случалось раньше. А некоторые из книг, что давал вам брат Юстин из своей личной библиотеки, неизвестны за пределами круга сирот. Кто знает, что еще вам станет известно со временем?

– Послушайте, Эдуардо, я ученый, а не шпион. И вообще, что я должен искать? Что еще нужно узнавать? Все это есть в моей статье, разве нет?

Анджелотти снова откинулся к спинке кресла, стараясь сдержать свой пыл.

– А если бы я сказал вам, мой друг, что все раскопанное вами к настоящему времени, вся эта удивительная история сирот, их выживание, их связи с кино – все это только частица того, что еще предстоит узнать? Вершина айсберга, не больше. Вам это никогда не приходило в голову?

Я и вида не подал, что он застал меня врасплох.

– Да, приходило.

– Понимаете, Джон, именно поэтому мы в Oculus Dei и продвигались медленнее, чем мог вынести бедный Розенцвейг. Потому что еще столько всего нужно вытащить на свет божий.

– Но что? Что именно?

Он загадочно улыбнулся, потом вдруг сказал:

– Баклажан в пармезане. Лучший в Нью-Йорке, – Он встал и показал рукой в направлении кухни. Я взглянул на свои часы. Что – уже обед? – Надеюсь, вы не возражаете против вегетарианской еды?

– Не возражаю.

– Отлично. Вы получите удовольствие – гарантирую.

Распаковав покупки и разложив их на столе, Анджелотти превратился в настоящий вулкан активности – голодный человек, готовящийся к пиру. За мой счет он соорудил роскошное угощение. Масса дорогих