счастлива как женщина, ибо Виктор Донадье, герой-гренадер — упокой Господь его душу! — по этой части героизмом не отличался (чем мы не хотели бы принизить уважение, которое испытываем к павшему воину).
Итак, когда мы говорили, что после унизительной и позорной сцены публичной порки (чтоб сдох этот полковник, да покарай Господь его душу) Фанфан и носа не высовывал из дому целых два месяца, имели ввиду его мастерскую.
Фанфан привык ходить сюда спать почти каждую ночь и проделывал это уже три недели. С него было довольно ночного кхекания Пиганьоля счастливых стонов Фелиции, и их вечно заспанного вида. Теперь он ходил к ним только поесть, и то пробирался задами, уверенный, что все вокруг только и думают о его порке.
По части естественных надобностей выходил только ночью, в час, в два. К учителю ходил только в сумерках. На случай встречи ночью со злоумышленниками, всегда носил в кармане заряженный английский пистолет, который так успешно продемонстрировал брату Анже в ту пору, когда задумал пристрелить Фелиберта Тронша. Теперь порой он жалел, что тот умер — все лучше, чем Пиганьоль! А Пиганьоля начинал ненавидеть.
Из-за него теперь лишился дома! Прекрасно видел, что Фелиция о нем перестала заботиться, и это его огорчало. Теперь случалось, что Фелиция отсылала его из дома, чего на его памяти никогда не было!
На своих одиноких ночных скитаниях Фанфану вдруг случалось расплакаться. Правда, он тут же подавлял всхлипы и начинал ругаться, как драгун. Гужон, Святой Отец и Николя Безымянный (а то и все трое вместе) каждый день навещали его в мастерской, видели, какой он стал худой и нервный. Фанфан не сообщал им, что начинал подумывать, не покинуть ли этот квартал, где всем известен был его позор и где Фелиция уж не любила его так, как прежде.
Но прежде чем отправиться познавать дальние края — почему бы и не в Канаду, как легендарный Виктор Донадье — с ещё не тронутыми тридцатью ливрами от милого Картуша в кармане — Фанфану нужно было ещё расплатиться по счету. Он должен был найти двойного предателя Пастенака, где бы тот не прятался, раз Пастенак был виновником его унижения и предметом его ненависти!
Но человек предполагает… Тут случилось такое, что Фанфан отложил на потом свою месть и свое расставание с кварталом Сен-Дени.
В отличии от галлов, которые боялись, что небо упадет на их головы, и с которыми никогда такого не случалось, Фанфан, который некогда не думал о любви, полагая что это не по его возрасту, вдруг дожил до того, что та обрушилась на его голову, пригвоздила к месту и оставила в Сен-Дени на время, ему казавшееся бесконечным!.
3
В один прекрасный день Фанфан азартно стрелял из всевозможных позиций по бутылкам, расставленным на заднем дворе, стрелял с правой и левой рук, отвернувшись и глядя в зеркало, или между ногами — когда почувствовал вдруг, что кто-то наблюдает за ним, и прекратил истребление посуды.
От ворот на него кто-то смотрел. Девушка! Взрослая девушка! Почти взрослая! Ей было лет четырнадцать. Длинные блестящие каштановые волосы были перевязаны розовой лентой, на подбородке — ямочка, глаза — карие, блестящие. Одета она была куда лучше, чем те девчата, которых знал Фанфан (знал издали, нужно добавить, поскольку у девчат в его глазах был тот большой недостаток, что они не были парнями). Еще у девушки была тончайшая осиная талия и неплохая грудь — в отличие от тех, у которых такой груди не было (или Фанфан до этого не замечал).
— Ты Фанфан, — сказала девушка, не спрашивая, а утверждая.
— Ну, — Фанфан наморщил лоб, что у него было обычным делом и должно было сделать ангельское личико хмурым. — Ну и в чем дело?
— Меня зовут Фаншетта, — сообщила девушка и улыбнулась. У неё были красивые зубы, и даже все — что в том столетьи беззубых людей было удивительно, по крайней мере среди тех, с кем Фанфан имел дело.
— Ну и что? — спросил Фанфан, не умевший разговаривать с такими милыми девушками, и переступил с ноги на ногу. Что эта свистулька от него хочет?
— Я тут живу только несколько недель, но уже немало о тебе слышала.
— Да? От кого?
— От девочек в школе Сестер милосердия, где я учусь!
— И что они обо мне говорили?
Фанфан держался настороженно, говорил нервно, поскольку ожидал услышать намек на экзекуцию, устроенную Рампоно.
— Что вы — прелесть!
— Ну нет! Прелесть?
— Хорошенький!
— Ну, не знаю, — буркнул Фанфан, поскольку не знал, хорошо ли это и будет ли на пользу в его грядущих странствиях по свету.
Поскольку девушка смотрела на него без всякого смущения, ему стало неловко. И чтобы от неловкости избавиться, спросил:
— Ты живешь у Сестер милосердия?
— Нет, мы живем с мамой. Знаешь новый модный магазин на рю Сен-Дени с вывеской 'Ля Фриволите'? Или нет?
— Нет!
— Мы только два месяца как переехали.
— Я никуда не хожу, — нервно отрезал Фанфан.
— Знаю.
Фанфан поднял голову от пистолета, который будто бы сосредоточенно разглядывал, чтобы взять себя в руки.
— Как это — знаешь? От кого?
Девушка умолчала от кого, но сказала:
— Именно потому я за тобой и пришла! Чтобы сказать, что нехорошо прятаться! Во время того скандала в монастыре августинок тебе все сочувствовали, признали, что ты держался, как герой, когда тебя избивал этот зверь! И это же удивительно (теперь она рассмеялась) — как ты проник в приют в женском платье!
— Так ты это оценила? — спросил Фанфан, поскольку все услышанное его успокоило и даже доставило удовольствие.
— Я там была! Мы только за день до этого переехали в ваш квартал. Как раз шли мимо, мама вела меня к Сестрам милосердия, и говорит:
— Что за гордый малыш! Не хотел бы ты зайти к нам на чай?
— На чай? К тебе?
Фанфан уже давно был на седьмом небе от того, что люди, и особенно особы противоположного пола считают его гордым маленьким мужчиной. Теперь от приглашения у него вскружилась голова, поскольку его ещё никогда не только не приглашали на чай, но до сих пор он вообще никогда этим не баловался! И делали это — как он слышал — только в дворянских кругах. Дворяне — да, те едят бриоши, макая в шоколад!
— А ты дворянка? — спросил он, ошеломленный этим приглашением.
— Нет. А что?
— Нет, ничего, — ответил он. — 'Да, в семьях владельцев модных магазинов тоже, конечно, подают
