Спешите делать добро

Горелов. Я давно понял, давно: ничего нельзя де­лать. Ты ничего никому не делаешь, и тебе не сделают…

Аня. Витя!

Горелов. Нет, я уважаю профессионализм, пожа­луйста! У вас эмоции, движения души, сострадание? Из­вольте! Изучите, взвесьте, запрограммируйте, и пусть ма­шина вам выдаст: делать или не делать ваше добро!.. Да-да, это не так смешно! Это будет моральнее, уверяю вас! Ибо мораль вот здесь! (Стучит себе в лоб.) Мыслить правильно и поступать умно – вот добро! Умейте делать добро!

Аня все-таки стаскивает с него плащ.

Не надо, мадам. Я вас не знаю. В плащах спать замеча­тельно – сухо… Но в том-то и дело! Кто способен мыс­лить правильно и умно поступать? Кто?..

Аня. Ты, только ты один.

Горелов. Извините… не надо… я не нуждаюсь ни в ком…

Аня. Помолчи, несчастный… (Продолжает разде­вать его.)

Сима поет.

Усачев. Значит, так она у тебя и живет? А учиться? Работать?

Мякишев. Понимаешь, в том и дело! Паспорта еще нет, только в ноябре получит, мне обещали насчет вечер­ней школы, придется, правда, схимичить…

Усачев(смотрит на часы). Я вижу, тебе бы вообще-то помочь надо…

Мякишев. Не мешали бы, и на том спасибо.

Усачев. Ладно обижаться! Нам ведь главное, чтоб ясность была.

Мякишев. Ну какая еще ясность?

Усачев. Полная, Мякишев, полная! Ну, бежим, а то зевнем первый тайм как пить дать!

Пожимают руки. Усачев треплет Мякишева по плечу, уходит. Мякишев медлит.

Тетя Соня(Симе). Симочка, что же будет?

Сима отмахивается, уходит, тетя Соня – за ней.

Горелов. Хорошо, я тебя повеселю… Идет пьяный по берегу. Видит – часы. Поднял, послушал. «Тик-так, тик-так». «Живая еще», говорит, и в море их!

Аня. В третий раз рассказываешь, несчастный! (Уво­дит его.)

Вперед выступает Зоя – в плаще, с зонтиком, сумкой.

А у себя за столом встает и закуривает Филаретова.

Мякишев идет и решительно выключает телевизор.

Мякишев(Оле). Ну, что ты смотришь? Двенадцатый час, ложись.

Оля потупилась, молчит.

(Вздыхает.) Эх, что делать будем?.. Стелись, я ухожу.

Пауза. Оля ставит раскладушку. Мякишев смотрит, потом быстро выходит.

Оля распрямляется и глядит ему вслед.

Зоя садится у стола Филаретовой. Они как бы продолжают разговор.

Филаретова. Так. Это все понятно. Хотя тоже… в наше время… взять на себя такую обузу…

Зоя. Разве не берут в наше время детей? Из детских домов или?..

Филаретова. Детей? Почему! Берут. Только больше приходится сталкиваться, что оставляют. И в роддо­мах и вообще. Когда он вырос – конечно, а вот месяц-два – кому он нужен?

Зоя. Как – кому? У вас есть дети?

Филаретова. У меня – это к делу не относится… Ладно, не будем отвлекаться на лирику… Я еще объясняю: думаете, нам охота в таких делах копаться? Но у нас сигнал, мы обязаны внимание обратить? В восточных республиках, не слыхали, какие дела на этой почве слу­чаются? Да и у нас! С этой акселерацией – лучше б ее не было! И мы здесь поставлены бороться. А так мы не построим.

3оя. Об этом я даже думать не хочу.

Филаретова. Хочешь не хочешь, а надо. Вам в ди­ковинку, а я восемь лет тут, навидалась! Да еще в мили­ции когда работала. Мы привыкли: Человек – это звучит гордо. Гордо, верно. Но какой человек? Гордо он зву­чит – пьянь, мразь, развратник, фарца? Без воспитания, бескультурный, без контроля, как он звучит? Да он зверь, его вот как надо держать. Молокососы, только вы­лупились, а они уже из себя корчат! Писюхи, малолетки – тьфу! И как эта зараза все проникает, проникает! Если б вы знали, что мы знаем! Что люди-то творят! Сроду такого не бывало! На другого ни за что не поду­маешь, а он, нате вам, только звучит гордо, а колупни – козел!