удвоило их блеск; светлые глаза сверкнули. Над нашими головами появился грубый сводчатый потолок, а слева и справа неясно обрисовались альковы, и гнетущее ощущение слегка ослабло.
– Наверное, здесь был винный погреб! – прошептал Джип, когда стало ясно, что сию минуту на нас никто прыгать не собирается. – Точно, похоже…
Что-то мягко хрустнуло у нас под ногами, и он посмотрел вниз:
– Кукурузная мука? Может, мельня…
Затем свет коснулся задней стенки алькова:
– Нет, – заметил Джип. – Стало быть, это не винный погреб.
– Разве что они держали здесь бочку амонтильядо, – прошептал я в ответ, глядя на ряд свисающих цепей и кандалов, и Джип криво усмехнулся.
Молл гневно отбросила свои кудри, и пламя подпрыгнуло, когда закачался фонарь. По всей стене выступал ряд альковов и с потолка свисали ржавые остатки железных клеток, в которых человек мог бы сидеть на корточках, но ни сесть нормально, ни встать там было невозможно. В центре помещения был сложенный из кирпичей очаг, наподобие кузнечного, однако железные штуки на длинных ручках, так и стоящие в нем среди золы и древесного угля, не были, как я знал, предназначены для работы с металлом.
Молл зашипела, как кошка:
– Проклятые собаки даго! Пусть дьявол изжарит их в аду на сковороде! Темница! Темница для беспомощных рабов! И место пыток! Развернись, ад, и поглоти ее целиком, и заточи в ней ее хозяев!
Она не шептала. Ее проклятие сотрясло воздух своей силой, а от стали, звучавшей в ее голосе у меня все тело закололо иголками. Тени запрыгали в панике, когда она размахивала фонарем, а свет горел высоко и ясно. Даже ржавые клетки скрипели и раскачивались, и я содрогнулся, увидев, что из одной из них свисают пожелтевшие кости лишенной кисти руки. Судя по всему, их изгрызли крысы. Казалось, кости почти показывают на что-то на полу. И новый свет действительно показал там что-то: дорожки, завитушки и спирали, проглядывавшие сквозь холмики серой пыли на полу. Фигуры, которые мне что-то напомнили, нечто явно неприятное; но единственное, о чем я подумал, было – почему они не заплесневели, почему их не съели крысы…
Джип щелкнул пальцами:
– Веверы! Конечно же, из кукурузной муки!
Тут я вспомнил:
– Джип, что – это же… такие же рисунки они размазали по всему моему офису!
– Держу пари, это они и есть! Гребни, знаки ЛОА! Здесь совершались ритуалы, и совершались они не испанцами! Это что-то вроде геральдики – делаешь знак, призываешь их… смотри, видишь, вроде корабля с парусом, это бог морей Агве! А прямо перед нами, вот тут, похоже на розу компаса – это… – Он на секунду запнулся. – Это твой друг, Папа Легба, а там, видишь, вон то сердце с завитушками вокруг. Это мечи, пронзающие его…
– ИБО СЕМЬ НЕ ЕСТЬ ЗНАК ЕЕ! – повторил я, пораженный.
– ЧТО?
– То, что сказала та женщина-часовой – я об этом забыл – темная женщина с лицом, как дубленая кожа… я думал, она просто…
– Мэй Генри, – задумчиво произнесла Молл. – Старая пиратка с Бермуд, она так долго плавала в тех водах, что эти суеверия прилипли к ней, как ракушки. Она со странностями, но в своем уме. Скверно, что она не пошла с нами. К чему это она сказала?
– Обо мне – после того, как ты и я… и ветер, она сказала ветер-Гробовщик…
– Тот, что уносит умирающих, да! И злые чары! И, клянусь всем, что свято, она права! Эрзулия, ее знак – пронзенное сердце, сила любви! Но вот это – этот вевер, ты разве никогда не видел этой фигуры, Джип?
– Она, конечно, грубовата. Вроде скошена, исковеркана, почти… А, да. Ты хочешь сказать, это Эрзулия Ge-Rouge?
– Да – Эрзулия левой тропы, любовь, рождающая боль и гнев! Любовь, приносящая разрушение! Эрзулия в рабстве у Петро! Дона Петро, ЛОА, что искажает всех остальных, что извращает их в своих низких целях! Превращает все доброе, заключенное в них, в жестокость! – Молл, сверкая глазами и тяжело дыша, смотрела на меня. – Как он исковеркал тебя, Стивен, и меня – чтобы настроить нас друг против друга! Тот ветер нес чары, чары искаженной любви, любви, превращенной в западню и ложь… – Она помедлила, между ее вздымающимися грудями текли струйки пота. – Мне было назначено сразить тебя! Или по меньшей мере, поссориться, не помогать тебе более! Оставить тебя и твоих в крайней нужде! Мне – МНЕ! Смотри, смотри, они все искорежены, все перевернуты – все пленники – все, кроме его знака, возглавляющего остальных! – Молл выступила вперед и подняла фонарь над самой большой фигурой, распростершейся от стены до стены, – огромным зубчатым Другом, расположенным вокруг грубо вырезанного креста. В приступе внезапной ярости Молл свирепо лягнула его, и в пламени фонаря взвился удушливый вихрь пыли. Затем, когда он рассыпался вокруг Молл мелкими перьями, она замерла, и ее меч принял горизонтальное положение.
– ЧТО ЭТО БЫЛО?
Он раздался из темноты, ясный, но слабый, призрачное эхо звука, казалось, погребенного в самих камнях, окружавших нас, – неожиданное звяканье цепей и короткий вскрик, полузадушенное рыдание, полукрик.
После танца теней это было уже слишком. Руки торопливо потянулись назад к лестнице, почти в панике – а я? Я тоже был там с ними. Я бы почувствовал себя более пристыженным, если бы Джип не отреагировал точно так же, торопливо переступив через веверов и попятившись. Только Молл продолжала стоять на том же месте, прямая и сияющая во мраке. Она громко крикнула:
– КТО ЭТО ГОВОРИТ?
Какие-то невероятные энергии подняли вокруг нее вихри пыли, но ответа не последовало. Но при самом звуке этого звонкого голоса, сочного и бесстрашного, прилив страха, угрожавший затопить наш разум, отхлынул. А мне он принес неожиданное сознание того, чем мог быть этот звук.
– КЛЭР! – закричал я. – КЛЭР! ЭТО ТЫ?
И в этот раз прозвучал ответ – одно слово, но оно заставило меня ринуться мимо Молл, выхватив у нее фонарь, прямо в вихрь пыли. Это было мое имя.
– СТИВ!
Оно прозвучало из последнего алькова на правой стене. Такого похожего на те, другие, куда мы не заглядывали, – а там, в темноте, на коленях, со свисающими на запачканное лицо скользкими от грязи волосами стояла Клэр.
Вытянув вперед руки, она пыталась освободить запястья от сковавших их ржавых наручников, изо всех сил натягивая массивную цепь, протянутую между ними сквозь толстые кольца в стене. Но при виде меня она отшатнулась, потом медленно повторила мое имя, словно не веря своим глазам.
– Стив… СТИВ! Я… эти выстрелы… Я не видела… только эту ужасную великаншу… а потом я услышала… услышала… СТИВ! – Но к этому времени она уже заговаривалась, покачиваясь на коленях, и я бросился к ней как раз вовремя, чтобы подхватить ее, когда она упала лицом вперед; после Молл она казалась легкой и хрупкой, как пушинка.
Не то чтобы это был классический обморок, но что-то близкое к нему. Ее глаза были открыты, но смотрели дико, и она стала извиваться в неожиданном приступе паники, когда Молл подошла к ней следом за мной. Ничего удивительного: я немного побаивался, что Молл слышала, как Клэр назвала ее великаншей, что, разумеется, было не так. Но тогда, возвышаясь над фонарем, как статуя – воплощение ярости, Молл действительно казалась гигантшей. На ее лице мерцал свет лампы, когда оно сначала вспыхнуло, а потом смертельно побледнело, словно сам гнев живым светом струился под ее чистой кожей. Впрочем, она не оставила сомнений в том, почему это произошло, когда схватила цепь и потянула за нее.
Глаза Клэр распахнулись и расширились с внезапным ужасом. Она отшатнулась:
– СТИВ! ОСТОРОЖНО!
Молл ободряюще покачала головой, протягивая руку к запястьям Клэр:
– Тихо, тихо, моя мистрис. Я не Волк. Мы теперь же снимем оковы с этих твоих белых запястий…
