громче повторил он, и в его глазах отразилось нечто похожее на ужас. — Неужели все призраки павшего Морвана восстали и ходят по земле сегодня ночью?
— Мастер Морейн, что за бестактность! — возмущенно воскликнула Терис. — Это кузнец Элоф, которому Корентин совсем недавно представил вас…
Элоф подался вперед.
— Ничего страшного, леди. Корентин тоже уловил во мне некое сходство, но не мог вспомнить с кем. А вы, мастер?
Но Морейн лишь посмотрел на него со смешанным выражением растерянности и недоверия, потер лоб длинными пальцами и что-то невнятно пробормотал. Внезапно он отвернулся и стал слушать Корентина и Керморвана, оживленно обсуждавших, какую песню лучше выбрать для начала. Терис взяла Элофа за руку, наклонилась к нему, и прядь ее волос защекотала ему ухо.
— Теперь вы понимаете, почему Мерау называет его старым глупцом! — прошептала она и хихикнула. — Но он действительно такой милый, особенно когда поет для нас, как в былые дни…
Элоф почти не слушал; он слишком остро чувствовал ее прикосновение, видел трепет ее груди под легким платьем, вдыхал ее аромат, напоминавший о цветущих лугах под жарким южным солнцем. Вероятно, Терис не сознавала, какое впечатление производит на него; сама она явно имела виды на Керморвана. Но Элофу пришлось выдержать нелегкую схватку с собой — слишком легко и естественно было бы поддаться искушению, особенно под воздействием вина и накопившегося в нем внутреннего напряжения. Соблазнять и быть соблазненным, отказаться от поиска, который, по здравом размышлении, вряд ли мог закончиться успешно… Однако Элоф испытал безмерное облегчение, когда Терис оторвалась от него и присоединилась к общим рукоплесканиям, когда Морейн вышел на открытую площадку перед деревом.
Когда Элоф впервые увидел барда в полный рост, у него перехватило дыхание. Морейн был не просто долговязым, а гротескно длинноногим и длинноруким, и двигался странной шаркающей походкой, которую не мог скрыть даже под длинной мантией. Многие музыканты, игравшие до этого, протягивали ему свои арфы; он придирчиво выбрал лучшую и заставил владельца с особой тщательностью настроить ее. Потом он вышел в центр площадки, коротко поклонился и объявил:
— По просьбе нашего главного гостя, лорда Керина Керморвана… — Он покашлял в кулак и улыбнулся. — И вопреки желанию глубокоуважаемого принца Корентина, я буду петь о деяниях Корентина Рудри при Лэстреби!
Керморван наклонился за спиной Терис и прошептал путешественникам:
— Это баллада на старинный манер. Лэстреби был городом в холмах к северу от залива, и Корентин возглавил его героическую оборону. Это было первое из его великих деяний.
Морейн обхватил арфу левой рукой и аккуратно расположил над струнами свои длинные пальцы. Затем он взял мощный аккорд, от которого, казалось, завибрировали даже стены чертога, и прибавил к пению арфы свой звучный, ясный голос, в котором вдруг зазвучали молодые ноты.
Молча внимайте, ибо теперь я ною о героях,
Тех, кто отважился бросить вызов коварным стихиям,
Тех, кто стоял до конца, и в отчаянной схватке
Долго врагов оттеснял на безжизненный север,
Сдерживал их, пока Лед не пришел необорный,
Все под собой погребающий, что покорить не сумел он.
Арфа трепетала и стонала в руках Морейна, и хотя музыка казалась странной и была незнакома Элофу, она отзывалась томительной гармонией в туго натянутых струнах его сердца. В громких аккордах ощущалась настойчивость и тревожная напряженность, а в ритмичных переборах струн между куплетами слышался стук копыт скачущих лошадей.
Принц Корентин Рудри с пламенеющими волосами
Опередил свой эскорт на холмистой дороге,
В Лэстреби он торопился, объятый горячим желаньем
Армий тьмы сокрушить, злую мощь их развеять,
Выкосить их, как пшеницу, пустить их по ветру.
Высоко над холмами вздымались могучие стены
Древнего Лэстреби — мрачные серые камни…
Внезапно арфа издала фальшивую ноту, поразившую слушателей режущим диссонансом. Голос барда пресекся; он посмотрел на инструмент, изо всех сил пытаясь вспомнить аппликатуру, но мелодия уже распалась, и струны откликались лишь бессвязным бренчанием. Морейн наклонился вперед, переводя дыхание, потом решительно взял аккорд и запел с прежней страстью:
Иней зубцы серебрил и высокие башни;
Лето стояло, но снег уже взял их в осаду…
Он снова осекся, повторил «уже взял их в осаду…» и окончательно замолчал. Потом он покачал головой, убрал дрожащие пальцы со струн и крепко стиснул руки. Когда он поднял голову и посмотрел на слушателей, выражение горя и стыда на его лице было столь нескрываемым, что Элоф отвернулся.
— Ты плохо себя чувствуешь, старый друг? — участливо спросил Корентин. — Может быть, тебе лучше отдохнуть?
— Нет, милорд. — Голос барда прозвучал сухо и надтреснуто. — Мне очень жаль… Я совсем одряхлел, и старые песни изгладились из моей памяти. А мои пальцы сделались слабыми и неуклюжими; я больше не могу перебирать струны так же хорошо, как раньше. Милорды, леди, старые друзья и новые гости — к моему глубокому сожалению, я вынужден оставить вас. На самом деле мне не следовало приходить.
Корентин поднял руку, остановив его.
— Но если пальцы подводят тебя, может быть, ты заставишь слова танцевать для нас, как сделал это в первый раз? — ободряющим тоном предложил он. — Мой родич и его друзья, сидящие здесь, совершили удивительные приключения в Западных Землях; они сражались на море и сняли вражескую осаду с великого города Кербрайна. Никто, кроме тебя, не способен передать эту историю в стих, как она того заслуживает!
Взгляд бледно-голубых глаз Морейна был обращен в пустоту.
— Мой дорогой лорд, музыка покинула меня и огонь угас; что еще остается? Строки и отрывки, бессвязные фрагменты, плывущие подобно листьям в бесконечном потоке. Я не могу сложить достойную балладу, даже по твоей просьбе. Но я исполню еще одну короткую песню… только для тебя.
Внезапно он провел по струнам арфы костяшками согнутых пальцев и извлек из инструмента громкий, протяжный аккорд, переросший в ритмичную мелодию.
Пою хвалу тебе, о принц Лесных Чертогов,
Высокий лорд, каких не будет больше.
По твоему веленью
Былое в песнях вновь я воскресил
И жизнью призрачной наполнил
Все, что любили мы и потеряли!
Но прежней музыки уж нет во мне,
Тускнеет свет дневной и гаснет зренье;
Иная музыка теперь зовет меня —
Бескрайний лес душе приносит исцеленье.
Здесь меня снедает грусть,
По свободе я томлюсь,
Гибель в четырех стенах,
Утешение в лесах!
Пою хвалу тебе, о лорд Морвана,
Я долг перед тобой не в силах оплатить.
Ты даровал всегда мне честь и славу,
Каких не знал доныне менестрель!
Но я уже не тот, кто был тебе слугою,
