скрежет ремонтных работ, он сливался со зловещими криками, доносившимися с ночного острова, и не давал заснуть. Рука Джеки нащупала мою, сжала её. Я огляделся, различил её силуэт на фоне слабо освещенных жалюзи иллюминатора, губы у неё приоткрылись и задрожали. Я повернулся, дотронулся до её рта рукой, погладил её подбородок, горло, ключицу и задержался на левой груди. Она поймала мою руку, прижала её и потянула меня к себе. Куда это могло нас привести, я знать не хотел, да это меня и не тревожило. Мы были во власти мгновения, и это было правильно, этого было довольно.
Потом, когда мы все ещё сжимали друг друга в объятиях, ничего не видя и задыхаясь, у меня перед глазами, словно вспышка молнии, возникло яркое видение – я увидел Молл, в волосах у неё струился лунный свет, она казалась огромной и грозной. Такой она была в ту ночь, когда, стоя у штурвала, объяснила, что собой представляет мое поведение по отношению к Джеки, разоблачила весь мой самообман и жестокую рассудочность. Вероятно, передо мной проплыло лишь воспоминание о Молл, но почему тогда в её глазах, которые в ту ночь блестели презрением, сейчас мелькало лукавство и даже намёк на нежность, правда если это и была нежность, то какая-то неистовая. А больше всего сбивал с толку её искрящийся смех. Но видение исчезло. В конце концов мы всё-таки заснули.
Утром мы вышли на палубу поздно. К этому времени шпангоуты левого борта на шхуне уже были обнажены, в борту зияла огромная зазубренная рана, и судно напоминало больного в разгар хирургической операции. Матросы усиливали поврежденные шпангоуты, проверяли обшивку и готовили замену её разрушенных частей; а помпы изрыгали потоки застоявшейся в трюме воды. Пеньку для конопачения трепали и киянками забивали в пазы и стыки, в машинном отделении в горшках кипела смола – никто не рисковал разворачивать работы на берегу, а прямыми и криволинейными стругами готовили тонкую древесную стружку для более надежного уплотнения пеньки.
Молл, как старший рулевой «Сапфира», несла утреннюю вахту у штурвала. Когда мы по трапу поднялись на палубу, она, повернув голову, поглядела на нас. Но это был обычный взгляд – смесь вызова и мягкой иронии. На лице у неё появилась ленивая язвительная улыбка, большим пальцем она показала на суетившихся матросов.
– Физическая работа – благородное дело. Даже только глядя на работающих, я чувствую прилив сил. – Словно озябнув в промозглом воздухе, Молл потянулась, как кошка. – А у вас двоих такой вид, будто вы хорошо поупражнялись физически. Ночная вахта прошла бы спокойно, но нас порядком помотало на якоре, как на высокой волне. Точно кто-то отплясывал у себя в каюте танец с покрывалами, так все сотрясалось! Интересно, кто это поднял такую пену?
Джеки покраснела как рак, и я, наверное, тоже.
– Черт возьми, не суйте нос не в свое дело, миссис Файт! – грубо ответил ей я, и вдруг пришедшая в голову мысль заставила меня переменить тон: – А может, это как раз твоих рук дело, Молл? Что ты вчера затеяла? Ты, случайно, не вмешалась? Ну, сама знаешь, может, пустила в ход прежние свои уловки?
Молл вытаращила глаза с видом оскорбленной невинности.
– Мастер Стефан! Я?
– Ладно, Молл, я же тебя знаю!
Молл опустила глаза, пожала плечами и шаркнула ногой по палубе, довольно, правда, неловко. Она ничего не делала неловко, если сама этого не хотела, за несколько веков в ней накопилась истинная грациозность.
– Увы! – призналась она. – Можно ли винить меня за то, что я проявляю к вам интерес? Сознаюсь, это я позаботилась, чтобы ваши вещи оказались в одной большой каюте, что правда, то правда. Но это всё! Больше – ни-ни! Всё, что должно было произойти потом, зависело от вас, только от вас двоих! Вдвоем вы…
– Хватит! – взвизгнула Джеки. – Я вас поняла! Что бы вы там ни замышляли, Молл, вы – подлая, любопытная склочница, вы вмешиваетесь в чужие дела! Радуйтесь, вы оповестили о моей интимной жизни всю палубу! А я пойду завтракать, спасибо вам большое! И вот ещё что, Молл…
– Да, сестричка? – смиренно спросила Молл.
– Огромное вам спасибо, – быстро ответила Джеки и убежала.
В тот день бригады матросов сновали с корабля на корабль, в ход шли навыки, приобретенные ими за всю жизнь. Они ползали вокруг пробоины в борту шхуны, словно мухи вокруг раны. Мы оставались без дела, но в противном случае только мешали бы им. Шимп снова нашел себе уголок на палубе и, сидя там на корточках, медитировал, происходящее его не интересовало. Мы с Джеки восхищались быстротой, с которой заделывается пробоина и восстанавливается борт, вырастают на палубе новые мачты, на которых снова появляются паруса. Мы много говорили друг с другом, вспоминали о том, что было когда-то, говорили о том, что могло бы быть, но ни один из нас ни словом не обмолвился о том, что будет. Я не заикался об этом, потому что боялся, а что касается Джеки, то о причине её молчания я мог только догадываться.
К вечеру пробоина была заделана, и потоки трюмной воды, которую выкачивали при помощи помп, превратились в жалкие ручейки. Рабочие бригады бегом вернулись на «Сапфир». Я думал, что на этом всё и закончится, но капитан Феррис, несмотря на свои медлительные манеры, не относился к тем, кто склонен бездействовать. Уже вскоре большая дымовая труба у нас над головой стала выплевывать первые черные клубы сажи, а огромные гребные колеса закрутились, замолотили по воде. Они разворачивали «Сапфир» на якорных цепях, пока он не навис, как утес, над сидевшей на песке шхуной.
– Задний ход и стоп машина! – прокричал капитан в переговорную трубу. «Сапфир» медленно прошел мимо кранцев шхуны, легко коснувшись их, словно нежно поцеловал, и закачался на волнах. – Палубная команда! Пожалуйста, кран!
С грохотом и скрежетом железная стрела протянулась над накренившейся палубой шхуны, а потом грохочущие цепи устремились прямо в открытый люк трюма. Несколько минут снизу доносились лязг и проклятия, потом раздался торжествующий клич, и в дело, пыхтя, вступила паровая машина, цепи со звоном натянулись, и под радостные крики обеих команд из трюма шхуны, двигаясь резкими толчками, в тусклом свете показался контейнер. С него капала вода, но он был цел и невредим, и каббалистические знаки, которыми его украсил Шимп, ярко блестели. Как только его подняли над шхуной, она слегка покачнулась и её палуба приподнялась, а потом выровнялась. Из-под корпуса послышалось чмоканье и бульканье. Песок ослабил хватку.
Контейнер подняли до высшей точки, и мы пригнулись, когда он, раскачиваясь и роняя капли, поплыл над палубой «Сапфира». Матросы бросились принимать его, так что он с легким глухим стуком опустился на палубу. Это, конечно, всполошило скоропортящихся, и они снова подняли писк, вызвав у Молл поток проклятий. Рифленые стенки контейнера были в порядке, замок на месте. Пострадали только нанесенные Шимпом знаки: они потекли, расплылись и облупились, но, похоже, теперь они мало его интересовали, как, впрочем, и всё остальное. Матросы столпились вокруг контейнера, отсоединили цепи, прикрепили их к рым- болтам на палубе; другие матросы уже перебрасывали швартовы на корму шхуны.
Капитаны снова прокричали что-то друг другу, колеса «Сапфира» захлопали по воде, он медленно отошел от сидевшей на мели шхуны и развернулся носом к лагуне. За его кормой буксировочные цепи поднялись из воды и натянулись, как гитарные струны. В машинном отделении непрерывно звонил телеграф, требовалось поддать пару. Гребные колеса взбили чистую воду в пышную, как на пивных кружках, пену. Несколько мгновений казалось, будто мы совсем не двигаемся, потом вспыхнула паника.
С непристойным сосущим звуком нос шхуны вырвался из песка, и кормой вперед она вылетела в лагуну. Мы все вздрогнули, когда шхуна понеслась к нам, как торпеда, но Феррис был к этому готов. Он переложил руль, был отдан буксировочный конец, и шхуна по инерции легко проскользнула мимо нас и заскользила по туманной лагуне. Вздохнув с облегчением, мы с Джеки спустились к кожуху колеса, когда снова поравнялись с «Икан-Ю».
Те Киоре был занят, он прилаживал другой буксировочный трос, на этот раз к носу; похоже, он перестал хромать. Батанг Сен поворачивал штурвал, проверяя, как работает руль после посадки на мель. Теперь события разворачивались очень быстро, и я вдруг осознал, что не хочу так спокойно расставаться со шхуной и с разбойничьей командой даже на время: слишком много мы пережили вместе. Я окликнул их:
– Эй, Те Киоре! Ну как шхуна?
Его круглое, как тыква, лицо расплылось в улыбке.
– Так и чешет, Стив! Никакой течи, даже комар ногу не замочит!
