похожего на темное стекло или сумеречную гладь океана. Элисон проводила руками по сверкающим волосам и смеялась. Затем без всякого предупреждения возникло ощущение текучести, падения во внезапно образовавшуюся пустоту, и в моем мозгу возник целый рой мыслей, нагромождение образов, сменявших один другой. Восемнадцать образов, слегка затуманенных, с какой бы точки я на них ни смотрел, и каждый представлял собой человеческую фигуру, походящую на статую, только что отлитую, выпавшую из формы и распространяющую вокруг себя сноп яркого света. Языки пламени, отражаясь, поднимались все выше, пока я не почувствовал, что тоже воспаряю над землей.
Именно это и было мне нужно! Я – мы – дотянулись до земли, подхватили Грааль и понесли его наверх, и это у нас получалось так легко, как будто он был не тяжелее мыльного пузыря. Я повернулся лицом к лесу, и все остальные повернулись вместе со мной.
Надвигавшиеся на нас лесные огни бушевали и пригибались к земле, как будто над ними проносился ураганный ветер, и создания Брокена, убегая, тоже падали и барахтались в пыли. Обступившие нас деревья бились в конвульсиях, когда на их кроны попадал мимоходом золотистый свет, и там, где падал на землю луч, почва вздымалась и разбрасывала деревья. Скалы раскалывались, трещины и пропасти с грохотом закрывались или заполнялись волнами грунта и камней. Огромный пласт земли лежал чистым и разровненным и вел по склону к площадке, где мы приземлились. Там – чудо из чудес – все еще ревел моторами «Голубь». А под кораблем, роя копытом землю, белый жеребец нетерпеливо тряс головой. Медленно, неторопливо мы двинулись вниз по склону среди пульсирующей световой завесы. Все взялись за руки, вскрикивая от восхищения, когда свет падал на них; но мои руки были заняты. Впрочем, это не имело значения. Я был связан с ними узами гораздо более тесными, чем простое прикосновение.
Именно этого жаждал Грааль – состояния, отчасти похожего на состояние Брокена, но при этом ничуть не жуткого и паразитического. Грааль тоже искал воплощения в плоти и крови; но по свободной воле свободных умов, и лишь на некоторое время. Это ничего не отняло бы у помогающих ему, но многое дало бы им.
Лес расступился перед нами. Мы добрались до места, где стоял камень Ле Стрижа. Теперь он лежал поверженный и расколотый, а на земле осталось лишь несколько черных полос-царапин. Я тщетно пытался найти глазами горку пепла. Мои мысли совпали с мыслями Джипа, и он медленно покачал головой.
Не было отдано ни одного приказания; да в них и не было нужды, даже для коня. «Голубя» подтянули ближе к земле – казалось до невозможности странным, что я могу дотронуться до каната, но чувство это нельзя было назвать неприятным, – и мы полезли на дирижабль. Жеребец послушно отправился в трюмное стойло. Запустить моторы и отдать швартовы было делом минуты. Все происходило в полной тишине, а когда мы поднялись в воздух, нас подхватила такая мощная волна радости и облегчения, что она, казалось, может понести нас и без помощи водорода. Стоя у незакрытой двери, я наблюдал за кипящим в огне горным хребтом и за теми существами, которые все еще боролись там за свою жизнь; было совершенно ясно, что делать там больше нечего. И все же я в последний раз поднял копье, повинуясь внезапно охватившему меня импульсу жалости и сострадания.
– Силой того, чего ты возжелал, я лишаю тебя твоей власти. Как должно исцелить все раны, исцеляю и твои. И разрушаю стены страданий, которые ты возвел. Иди прочь и обрети мир!
Свет загорелся беззвучно и молниеносно, этакая танцующая, движущаяся сеть огня. Брокен не в силах был уже противостоять ей или как-то защититься. Мы увидели, как затряслась гора и часть ее склона сорвалась единой грохочущей лавиной. Я уже представлял себе репортажи, которые опубликуют завтра газеты, сообщая о подземных толчках в горах Гарца, причинивших лишь небольшой ущерб этому популярному месту отдыха. Если, конечно, не считать эту обрушившуюся часть склона. Комментаторы будут слегка пошучивать, что это событие довольно символично, – и будут правы. Но они не увидят, как увидел я, мелькнувшее над вершиной горы темное сияние, похожее на огромные рваные крылья взлетающей птицы. Что-то покинуло Брокен. Что-то уменьшившееся и ослабшее и поэтому не имеющее уже сил задерживать рассвет.
Тотчас погас и наш свет, и мы снова стали самими собой, причем крайне уставшими.
– Ты подумал о Катике, – произнес Джип тихо, подойдя к двери дирижабля, где я сидел с поникшей головой. Грааль стоял у моих ног, а копье лежало на коленях.
– Да.
– Не надо. Я знал ее на целую вечность дольше, чем ты, не забыл об этом? Она получила теперь то, что хотела, хотела и добивалась. Это хорошо. Для нее это превращение, которое она откладывала слишком долго.
– Превращение? – переспросил я тихо.
– Или конец? – предположила Элисон, стоявшая за штурвалом. – Тупик?
– В этом нет ее вины, – фыркнула Молл, буквально отдирая свои длинные волосы от залитого потом лица.
Она склонилась над плечом Элисон, как-то слишком близко к той.
– Чем бы она там ни стала, в свое время она была истинно христианской душой, а вовсе не такой жалкой, ни во что не верящей язычницей, как вы двое. И дело именно в этом. Какую кончину может выбрать для себя человек?
Элисон кивнула. Я тоже, и вспомнил закопченную маленькую иконку, висевшую в комнате Катики. Джип и Молл были христианами, что вполне понятно, принимая во внимание место и время, когда они родились. Элисон была, как и я, в лучшем случае – агностиком. Но здесь, на Спирали, у нас не было разногласий, ведь тут жизнь могла длиться до бесконечности, а смерть являлась переходным этапом. Да и кто я такой, чтобы спорить о том, в чем не был уверен сам Грааль?
Сам. Или сами?
Я посмотрел вниз, на камень у моих ног, удивляясь, как я руки себе не оборвал такой глыбой. Однако это сейчас был не камень; это была огромная чаша из слегка отполированного металла с витиеватым цветочным орнаментом – в таких бадьях римляне смешивали вино. А на моих коленях лежал длинный клинок из металла с коротким древком-рукоятью. Я сглотнул; а поднявшись, осторожно и с должным почтением положил их перед штурвалом, где их никто не мог взять. Облака клубами спускались перед нами, когда мы набирали высоту, а Брокен скрыла чистая прохладная сероватость.
Джип взялся за штурвальное колесо, а Элисон отошла и встала рядом со мной.
Все молчали, да слова сейчас и не были нужны. Совсем недавно мы побывали в вихре мыслей друг друга, и между нами установилось понимание, беззвучное, но такое, какое я наблюдал иногда у людей, которые прожили вместе всю жизнь. Единственный, кто все еще оставался для меня загадкой среди них, была Элисон, и чем больше я приближался к ней, тем загадочней она мне казалась – незнакомая территория, неизведанное море. Тем не менее я догадывался, что мои чувства были отражением ее чувств ко мне. Мы стояли вместе и смотрели, как «Голубь» парит над облачными башнями и укреплениями, летит навстречу первым лучам великолепного восхода.
Кружева воздушных замков вырисовывались на фоне краснеющего неба, но башни дворца Грааля показывали нам верный путь. Мы обогнули гору и пролетели низко над долиной, где мой вертолет, казалось, пощипывал травку среди стада довольных коров. Может быть, мне стоит заглянуть в объявления о продаже самолетов. У меня начал появляться вкус к полетам более размеренным и спокойным. Но тут мы услышали звуки выстрелов, сопровождаемые звоном не слишком хорошо сочетающихся бельгийских курантов, английских и русских колоколов. Это был салют, приветствие, возвращение домой поистине по- королевски.
– Такое ощущение, что им все известно… – воскликнул я, а Элисон лишь улыбнулась:
– Ты думаешь, они не знают, что Грааль возвращается домой?
Мы влетели в город медленно, и я смог рассмотреть, сколько народу из тех, кто приветственно машет нам руками с крепостных стен, перевязаны и окровавлены, и сколько недвижных тел сложено под белыми покрывалами на площади. Это были, без сомнения, люди Лутца, но скольких они успели уничтожить, скольких старых рыцарей, оруженосцев и простых горожан? Даже здания пострадали в битве, их ранило огнем и взрывами, многие оконные стекла были выбиты, колонны дали трещины, тут и там стояли голые почерневшие остовы домов. Впечатление было как от покрытого шрамами лица молодой девушки.
Я взглянул на Элисон:
– И этот залитый кровью, израненный, разбитый снарядами город – действительно сердце Европы?
