Тимур находился в Нахичевани, когда ему доложили о том, что Баязидовы воины вновь захватили Эрзинджан, удел его вассала Тахиртена. Он собрал полки и послал в Самарканд приказ вооружить новые, дабы срочно направить их в путь. Как и Баязид, Тамерлан понимал, что мощная сшибка государей была неизбежной и что она, вполне вероятно, решит их судьбу. Однако ни тот ни другой по-настоящему к ней готовыми не были. Не создавая себе иллюзий, они обменялись посольствами единственно затем, чтобы потянуть время, надеясь выгодно его использовать. Великий эмир отправил жен в Тебриз, выплатил солдатам их семилетнее содержание и закрепился в Авнике, где принял несколько миссий: византийскую, французскую, а также из Генуи и Венеции. В поисках занятия для своих людей он повелел обустроить каналами бассейн Аракса. Следуя установившемуся правилу, он направил в Анатолию несколько агентов для выработки общего мнения.
Обложив Константинополь, штурмовать его Баязид не спешил, довольствуясь тем, что к Галлиполю подошли девять его галер, а также два десятка других судов пребывали в готовности отразить любое действие антитурецкой коалиции, куда входили Венеция, Кио, родосские госпитальеры, эрцгерцог Греческого архипелага, Византия и Трабзон. Он поднял огромную армию, весьма разношерстную, составленную из всего того, что прислали его многочисленные провинции. Помимо янычар, там можно было увидеть анатолийцев, бывших подданных эмиров, недавно приведенных к покорности, и европейцев: фракийцев, македонцев, греков, румын, болгар и прежде всего сербов.
Оперативную инициативу взял на себя Тимур. Когда из Самарканда пришло ожидавшееся подкрепление, он 16 февраля 1402 года покинул Карабах и пересек границу Османской империи. С быстротою, которой он обязан своим прозвищем, Баязид Молниеносный немедленно выступил против него. В своей победе не сомневался ни тот ни другой, но весы удачи склонились в сторону Джагатаидов. Тамерланова армия обладала совершеннейшею сплоченностью и привычкой воевать под его водительством. Баязидовы же рати, разномастные и мало привязанные к военачальнику, его, несомненно, уважали, но находили высокомерным. Окружение Великого эмира составляли лишенные владений бывшие князья Малой Азии; вокруг же Баязида находились их подданные, испытывавшие неловкость, воюя против тех, кого совсем недавно считали своими законными сюзеренами. Парадокс заключался в том, что Осман, дотоле чаще всего воевавший в Европе, знал театр военных действий хуже трансоксианца, прекрасно осведомленного окружавшими его феодалами, чьи владения составляли территорию, на которой приходилось воевать.
Джагатаиды с ходу овладели укрепленным городом Ка-мах, впрочем, не без значительных потерь (около десяти тысяч ратников). Затем они подошли к Сивасу, который уже занимали во время первой Анатолийской кампании. 4 или 5 апреля от зари до полудня Тимур проводил смотр войск. Он рассчитывал подняться на Токат. Прибывший в Анкару Баязид об этом знал и, полагая раздавить врага в тамошних скалистых дефиле, совершил форсированный марш в восточном направлении. Тогда Тимур резко изменил курс своего движения. К исходу шестого дня он прибыл в каппадокийскую Цезарею (Кайсери) и, отдохнув четверо суток, всего за четыре дня дошел до Киршерира, где сделал очередную остановку, затем через три дня очутился перед Анкарой.
Не теряя времени, он приступил к блокированию римской цитадели, которая с высоты своего холма, казалось, бросала вызов людям и времени. Обнаружив себя отрезанным от тылов, Баязид спешно возвратился к городу, покидать который ему не следовало бы ни при каких обстоятельствах. Там он нашел Джагатаидов на прекрасно выбранных позициях и готовых к бою, тогда как его собственные войска были измотаны чрезмерно долгим переходом. Великий визирь советовал сражения не давать, но фиксировать противника в его местонахождении. Правитель же Румелии, то есть европейских территорий Османской империи, напротив, настаивал на безотлагательной сшибке; прислушались к нему.
В обоих станах ночь посвятили последним приготовлениям и молитве. Возбужденному всем этим Тамерлану явился во сне пророк; пробудившись поутру, он возвестил ратникам, что победа уже у них в руках. Битва началась в 9 часов, скорее всего, 28 июля 1402 года северо-восточнее города, в Чубукабадской долине.[13]
Это сражение стало одним из великолепнейших и грандиознейших из всех известных истории. Говорят, в тот день произошла сшибка целого миллиона человек; даже если урезать эту цифру наполовину, все равно она останется колоссальной. И сколь великолепны были полководцы! И как прекрасны были воины! Дотоле еще никогда витязи не имели столь отменного облачения, а скакуны — такой элегантной упряжи! Еще никогда на ветру не развевалось такого количества блистательных знамен. В рядах Тимуровых воинов, среди сотни униформ, видны были эскадроны то во всем красном, то во всем черном, другие — в желтом или во всем белом. Не забудем и огромных слонов, вывезенных из Индии.
Рубились жарко. Силы Османа численно уступали силам трансоксианца. Каждому отряду войск Баязида противостоял один, но более многочисленный, корпус войск Тимура. Кроме того, в то время как Осман ввел в бой свои резервы, запасные силы Тамерлана продолжали отдыхать. Тем не менее исход баталии оставался неопределенным. Но вот воины правого фланга Османа глубоко вклинились в порядки Шахруха. На мгновение победа показалась добытой. Затем ситуация резко изменилась. Увидев в первых рядах Джагатаидов своих былых князей, туркмены развернулись и перешли к Тимуру. Левый фланг Османа, на котором они находились, дрогнул. С этого момента исход баталии можно считать предрешенным. Баязидовы рати сражались теперь не во имя победы, но ради спасения чести, достойной смерти или, возможно, из самолюбия и даже любви к удалой атаке. Когда в свою очередь, подорванный дезертирством, дрогнул и фланг правый, великий визирь, лучший османский политик, приказал отступать, забрав с собой Баязидова сына, Сулеймана.
Османский фронт заметно опустел. Продолжали биться одни сербы, ведомые Стефаном Лазаревичем, а также янычары, окружившие своего падишаха, закрепившегося на некоей высотке. Они погибали, но не сделали ни единого шага назад. Стоило ли погибать всем до последнего и разыгрывать последнюю карту, возможно, способную спасти империю? Стефан Лазаревич пытался убедить своего господина в абсолютной необходимости оторваться от противника, пока еще не было поздно; но император отказался от этого варианта, и Стефан Лазаревич решил отступить, чтобы хотя бы прикрыть отступление премьер-министра и государева сына.
Баязид сражался до наступления ночи. Когда кончились последние силы и надежды и он, наконец, решил бежать, обнаружилось, что средств для этого у него нет. С тремястами верных людей, с саблей в руках и воодушевляемый поразительным мужеством, он сумел пробиться сквозь вражеские ряды и во весь опор погнал коня прочь с поля битвы; однако его настигли и привели к Тамерлану.
Сидя в царском шатре, Великий эмир, отдыхая после боя, играл в шахматы; и вот Махмуд-хан, джагатаидская марионетка, привел к нему Баязида, измученного, истерзанного, покрытого пылью, но отчаянно вырывавшегося из вражеских рук. Тимур принял его учтиво и поместил в палатку, охранявшуюся эмирами. Некоторые историки напрасно утверждают, будто бы он держал Баязида в клетке, которую позволял ему покидать единственно затем, чтобы воспользоваться им как подставкой, когда необходимо было сесть на коня.[14] Скорее всего он даже проникся своего рода приязнью к тому, кто, несомненно, являлся великим воином и потому его восхищал. Тимур полюбил Баязида за то же, за что любил и Тохтамыша (первого, правда, в меньшей степени): за их талант, уступивший его непобедимости. Не исключено, что он вполне мог впоследствии восстановить Баязида в былых правах. Увы, этому состояться было не суждено.
Утратив все — империю, армию, богатства, славу, свободу, семью, — отчаявшийся Баязид умер в Акшехире от закупорки сосудов 9 марта 1403 года. Тамерлан выказал то величие души, которое его не покидало даже в часы тягчайших злоупотреблений: он повелел доставить тело несчастного в азиатскую столицу его царства, в Брусу, и похоронить как османского султана. Баязид почиет в мавзолее мурадийского некрополя.
Анатолийская кампания
Тимур был не прочь поймать Сулеймана и прибрать к рукам казну Османов; такова была гангстерская
