собственных детей были многочисленны. Со всем этим Жан Обен прав, когда предполагает, что толпы детей, вовсе не собранных в целях уничтожения или изгнания из населенных пунктов, «оказавшихся в вихре преследования и грабежей, бывали раздавлены всадниками, с удовольствием делавшими вид, что их не заметили или не сумели отвернуть своих лошадей», или, по крайности, не потрудившимися это сделать.
«Минареты» из черепов
Одним из наиболее ярких проявлений тимуровского варварства (цель которых состояла в воздействии на умы) является возведение из человеческих голов того, что получило название «башен», «дорожных знаков», «межевых столбов», «туров», «курганов» и «минаретов» (термин, наиболее часто использовавшийся тогда и оставшийся в употреблении потом).
Сооружение этих зловещих памятников не проистекало из традиций степняков, хотя со времен скифов (если говорить об иранцах) и гуннов (если говорить о тюрко-монголах) они проявляли живой интерес к черепам, которые они любили дарить, коллекционировать или после надлежащей обработки использовать как сосуд для питья — так это и поныне практикуется в тибетских тантрических ритуалах. «Башни» же и «минареты» из голов убитых людей были «изобретены» в начале XIV столетия; во всяком случае, они упоминаются уже в 1340 году, когда гератский малик приказал построить их штук двадцать поблизости от могилы Фахраддина Рази[20] из черепов афганских кочевников, беспокоивших своими набегами земли южнее Окса. Спустя двенадцать лет, в 1352 году, его примеру последовали Музаффариды и очень скоро — другие, в том числе народы Ближнего Востока, тюрки, в частности Османы; как и где эти последние позаимствовали сей обычай, не известно.
Не знать этой практики Тимуриды не могли. Они применили ее в 1383 году, в Герате, быть может, для того, чтобы ответить хорасанцам на их «языке». Инициатором явился Мираншах. Говорят, будто бы стремясь его превзойти, Великий эмир в том же году придумал соорудить кладку из живых пленников. Повесть мне кажется сомнительной, ибо не соответствует интеллигентности этого человека, так же как и никакой магико-религиозной идеологии. Если же подобный факт место имел, то Тимур, должно быть, очень скоро обнаружил свою ошибку и возвратился к способу, в дальнейшем ставшему «классическим», которым пользовался и злоупотреблял, воздвигая «минареты» из черепов близ таких метрополий, как Исфаган, Тус, Дели, Алеппо, Багдад и прочих, а также у входов в поселки, под стенами замков и на землях кочевых племен. Некоторые эти сооружения были невелики, тогда как другие обладали размерами монументальными, имея несколько метров в диаметре и достигая высоты, «превосходящей вышину самых грандиозных строений». По подсчетам Хафизи Абру, в Исфагане таковых было сооружено сорок пять единиц, из одной- двух тысяч голов. В Багдаде некоторые их насчитывали больше: сто двадцать, но меньших размеров и включавших в себя «только» по семьсот пятьдесят черепов, что в итоге давало ужасающую цифру: девяносто тысяч голов…
Как правило, эти «башни» строились только из голов убитых в сражении воинов. Однако, когда имело место всеобщее избиение, могли использоваться также — или только они, ежели боев не давалось, — головы умерщвленных лиц мужского пола. Их число, а заодно количество трупов, определялось загодя, как, например, в Исфагане. В подобных случаях в общую кучу могли бросить или по ошибке, или в приступе энтузиазма, или по лукавству несколько голов женских.
Исфаганская резня столь хорошо иллюстрирует образ действий Великого эмира в этом городе, что следовало бы к ней возвратиться. Отдав роковой приказ, он прежде всего изолировал улицы и кварталы, которые намеревался пощадить, и только после этого выпустил свору убийц, состоявшую из отдельных отрядов, перед каждым из которых была поставлена определенная цель, а именно количество голов, которое надлежало представить счетчикам. Воины тут же приступили к убийству, действуя методично и безжалостно. Некоторые, не желавшие участвовать в бойне лично, покупали головы у своих товарищей по цене, которая падала по мере продолжения резни. По достижении установленной квоты бойня прекратилась и каменщики приступили к возведению «башен».
Историки, как правило, считают, будто бы «минареты», сложенные из черепов, долженствовали служить или трофеями, то есть знаками победы, или предупреждением смутьянам. Но подобное восприятие явления страдает близорукостью. Нам кажется, что не провести параллель между этими «памятниками» и другими, во всех отношениях с ними схожими, но созданными из черепов животных, нельзя. Основатель иранской сефевидской династии, шах Исмаил, турок, соорудил таких множество, и сегодня встретить их можно в самых различных уголках Среднего Востока. Так что невозможно усматривать в них предупреждение и еще труднее — символы побед.
Религиозной трактовки требуют два, имеющих общую точку соприкосновения, культурных факта. С одной стороны, начиная с доисторических времен и до наших дней в традиционных цивилизациях, в частности у иранцев и тюрко-монголов центральноазиатских степей, люди поддерживают постоянный интерес к такой совершенной кости, как череп, и ему поклоняются. С другой стороны, накопление предметов увеличивает номинальную мощь одного предмета: так, в понимании тех же алтайских народов лес, роща достойны большего уважения, чем одиночное дерево; «скопления вод», как то: озера, болота, реки, важнее одной капли воды. Из этого следует, что для людей, сохранявших и накапливавших священные предметы, «минареты» из голов должны были иметь достоинства сугубые точно так же, как «скопления вод» и лесá.
Пленные
Мужчины — для кровопролития, женщины — для любви. Формула кажется чрезмерно лапидарной, однако ею вполне можно воспользоваться для определения общего положения вещей. В то время как взрослые представители мужского племени уничтожались, «красивых женщин, юных дев и отроков уводили в полон». Пленение ради любовных утех являлось для степняков целью, достойной для начала войны. Вот и Чингисхан почти не скрывал этого; и недостатка в предшественниках у него не было. Воспевая победу, древнетюркские тексты восхваляют женщин и золото, доставшееся в результате ее, в равной мере. Таким образом, Тимуриды вполне вписываются в стародавнюю традицию. Пленение отроков смущает, поскольку, скорее, не соответствовало нравам степняков и выглядит противоречащим категорическому запрету, наложенному Тимуром на содомию. Мода на педерастию воцарилась при его последователях.
Что касается женщин, то в текстах хронистов определенно указывается на то, что уводили в полон не всякую. Они должны были иметь соблазнительную внешность и быть во цвете лет. Покрытые чадрой и закрытые в гаремах мусульманки влекли к себе более других женщин, как известный запретный плод. В Тусе Джагатаиды «вывели из города, влача за волосы, жен и дев, чьей тени солнце не видало никогда», — пишет Хафизи Абру. Почти то же рассказывают об Алеппо, Дамаске, Айнтабе и других городах. Когда же дело доходило до необходимости немедленно удовлетворить потребность, то уже было не до разборчивости и пользовались женщинами всех возрастов, а также мальчиками прямо на глазах прохожих, на площадях и улицах, а то и в церквах и мечетях. Тут уж Великий эмир контролировать поведение своего воинства не мог и должен был мириться с тем, против чего восставала его строгая мораль.
Разумеется, не все эти юные и прекрасные существа, отнятые у их семей, предназначались для того, чтобы рано или поздно удовлетворять половые нужды. Большая их часть включалась в контингент пленных, составлявших значительную долю военной добычи. Превращенных в рабов, их продавали следовавшим за армией купцам или отправляли исполнять работы общественного или частного назначения. Условия существования этого людского поголовья частенько бывали жалкими, и редко кто дерзал себя защищать. «Они ведут их за собою, нагих и скорбных; и многие околевают от голода и холода», — сказано в «Мемуарах» от 1403 года. На долгом пути из Индии в Трансоксиану Джагатаиды вели за собой такое огромное количество мужчин и женщин, что на каждого ратника в среднем приходилось по полторы сотни невольников, коих половина, говорится в источниках, умерла по дороге. Правда, войско само страдало от
