христианства в сложных условиях средневекового Востока.
Иной обстановка была только в Иране. Арабизация в нем провалилась и народ все так же говорил на фарси. Исламизация, напротив, достигла серьезных успехов: в XII и XIV веках Иран являлся наиболее исламизированной страной, несмотря на присутствие тюркских племен, которые там закрепились еще в XI столетии и продолжали прибывать во все возрастающем количестве. Таким образом, он более всех пострадал от откровенно антимусульманской политики, проводившейся в продолжение полувека Ильханами, чьи государи Хулагу (1255–1265), Абака (1256–1282) и Аргун (1282–1291) являлись буддистами или благосклонными к нему и были женаты на христианках-несторианках.
Мусульманская реакция в XIV веке
Несомненное превосходство мусульманской цивилизации, очевидно, стало главной причиной того, что ислам в конце концов оказался привлекательным для всех монгольских правителей Западной Азии и, следственно, — его победы. Хотя это было странно для общества, основанного на терпимости и любопытстве по отношению ко всем религиям. Было ясно, что обращение ханов не могло не повлечь за собой, по крайней мере в долгосрочной перспективе, обращение их подданных. Часто ошибавшиеся в своей восточной политике латиняне это поняли; так, Рикольдо де Монте Кроче утверждал, что христианизация татар осуществлялась через их государей и государыней и что Запад отнесся к принятию исламского закона Ильханом Газаном (1295–1304) как к событию чрезвычайной важности для христианского мира. Политика cujus regio, ejus religio[30] не была политикой тюрко-монголов. И все же, невзирая на страстность их встречи с исламом и сдержанность, необходимо рождающуюся при сопоставлении свойств таких разных цивилизаций, они прилеплялись к нему с легким сердцем. Переходя в ислам, Ильханы приказывали монголам следовать за ними; монаха делает облачение: они велели своим подданным впредь носить тюрбаны. Когда в 1381 году Тимур спросил Хваджу Али, правителя сербадарской «республики», каковы его религиозные убеждения, тот ответил, как хороший придворный, но явно откровенно: «Люди веруют в то, во что верует их государь; моя религия та же, что и у эмира». Словно эхо, Бабур в свое время заявил: «Как правило, народы следуют вероисповеданию своего монарха».
Обращение в ислам монгольских государей в различных улусах происходило в разное время, но повсеместно закончилось еще при Тамерлане. Первыми исламизировались Ильханы Газан и Ольджу (1304– 1316), хотя последний родился христианином. В Золотой Орде исламизация пошла полным ходом, начиная со времени правления Туда Менгу (1280–1287), который был набожен, соблюдал посты, практиковал самоистязания, постоянно окружал себя шейхами и
Некоторые источники настойчиво указывают на разгул мусульманского насилия (как в Алмалыке, так и в других местах), направленного против инаковерующих. Его факт несомненен, но оно явно не являлось более злостным, чем злодеяния, совершенные христианами в предыдущем столетии; и то и другое объясняется одинаковым стремлением к реваншу. К примеру, во времена правления Газана эмир Науруз отдал приказ разрушить в Тебризе церкви, синагоги, алтари огнепоклонников и все пагоды; по улицам носили иконы и изображения Будды якобы в ритуальных целях, но потом их побросали в костры. Увы, за несколько десятилетий невозможно искоренить ту или иную веру, культуру и философию, особенно когда их исповедуют высшие круги. Преследования патриарха Map Ябаллаха Третьего кончились его полной реабилитацией — по меньшей мере на некоторое время, ибо в 1310 году он подвергся нападкам снова.
Авторами реставрации ислама, особенно интенсивной в Иране второй половины XIV столетия, были вовсе не тюрко-монгольские правители, эти неофиты, зачастую оппортунисты, а иранские феодалы, а также мусульманские мистические ордены. Некоторые историки вслед за турецким ученым М. Ф. Кёпрюлю полагали, будто бы эта реставрация совершалась против ясы, но анализ фактов не позволяет поддерживать сей тезис. В действительности она была нацелена на лаксизм, примиренчество и попустительство, порожденные Чингисовым законом, но никак не против ясы, она критиковалась лишь для проформы. Муизаддин Пир-Хусейн, в 1349 году объявивший себе султаном Герата, при этом рискуя нарушить положения ясы, поддерживал самые лучшие отношения с ханом Тугай-Тимуром, женившись на одной из его дочерей, которая со временем родила ему наследника. Его воззвание к населению провинций, где говорилось о необходимости возвращения к шариату, касалось только мусульман, кои, опираясь на него, вели себя слишком вольно. «Мы повелеваем, — говорил он, — чтобы во всей стране соблюдались наши приказы и запреты, чтобы было покончено со всеми обычаями неверных, доселе остающихся на землях ислама, и чтобы законными считались только дела, совершающиеся согласно кораническому закону».
Одной из наиболее в ту пору активных религиозных конгрегации была совершенно новая конгрегация накшбандийцев, основанная в Трансоксиане Накшбандом (1317–1389), целью которой являлось насаждение почтительного отношения к шариату и ни к чему другому, кроме него. Ее суннизм сохранил свою строгость до наших дней, и ее члены сумели это доказать многократно, как, например, после синкретического эксперимента Великого Могола Акбара в Индии, на который они отреагировали с решительностью, нимало не ослабевшей с XIV века. На персидском языке они общались с таджиками. Что касается глубокой мусульманской культуры, то апостольствовать в народе они предоставили ясавитам, сторонникам великого мистика Ахмеда Ясави (ум. 1166 или 1167), некоторые духовные принципы которого они разделяли, несмотря на ритуальные и доктринальные расхождения. Исламизированные или нет, племена чтили память Ясави и зачастую ему поклонялись, как святому, что делало возможным определенное сближение обеих цивилизаций, на что Тимур не преминул опереться; со всем этим, как ни благоволил он дервишам, его симпатия к ясавитам была заметнее и, быть может, беря в рассуждение, что шейхи-накшбандийцы принадлежали к их философской школе, так уважительно к ним относился.
Параллельно с суннитским движением существовали, порой более мощные и многочисленные, движения шиитские, в той или иной мере экстремистские и существенно лучше приспособленные к восприятию языческого субстрата тюрко-монголов. Некоторые конгрегации, как, например, конгрегация хальватийцев, созданная в Хорезме усердием Мухаммеда Хальвати, умершего в 1350 году, и распространившая свое влияние в Восточном Иране, считаются мистическими братствами, а также проявлениями дервишизма второго порядка, существующими на грани принадлежности к исламу; опираясь на сочувствие, которым пользовались мистические ордены и все шейхи, извлечь пользу из реставрации они сумели.
Подобно почти всем тюркским государям, Тимур отдавал предпочтение суннитам; однако он не производил впечатление истового ортодокса и умел, следуя необходимости, использовать как суннитов, так и шиитов. В Хорасане он казался безупречным приверженцем сунны; в Сирии он изобразил из себя покровителя алидов; в Нижнем Ираке, где шиизм был весьма живуч (но также и в Багдаде, где шиитов имелось меньше), он посадил на управление вождей сербадаров-шиитов, справедливо рассудив, что они могли привлечь на его сторону наиболее умеренных из местного населения.
Многие из этих религиозных движений демонстрировали откровенную враждебность к сильным мира сего, богачам и власть предержащим, не в духе классовой борьбы, конечно, но из обиды на то, что те не баловали их ни вниманием, ни уважением, по их убеждению, ими заслуженными. Будучи удостоенными того
