маленькие твари в них поработают вместо нас.
Осторожно взяв метеорит, он положил его в сейф и повернулся к священнику.
— Вы вовсе не обязаны мне давать код, — предварил его предложение тот.
— И все же я это сделаю. Я был немного груб с вами вчера. Сожалею, я понял, что вы заслуживаете доверия. Это…
— Тысяча шестьсот тридцать три, — сказал отец Маньяни.
Потрясенный, Осмонд посмотрел на него:
— Вы подглядывали за мной?
— Ни в коем случае, — сказал отец Маньяни с доброй улыбкой. — Простая дедукция.
— А именно?
— Я провел историческую аналогию. Я был уверен, что вы числите меня как ограниченного служителя Церкви, а себе присвоили роль одержимого наукой. Вы наверняка подумали о Галилее, вынужденном Инквизицией отказаться от своих убеждений в тысяча шестьсот тридцать третьем году…
Питер Осмонд тихо покачал головой. Решительно, он недооценил этого человека.
— Согласен, отец Маньяни, я убежден в вашей честности.
— Благодарю вас, Питер. Вы пойдете завтра утром в большой амфитеатр почтить память профессора Хо Ван Ксана, в десять часов?
— Думаю, да.
— Значит, там увидимся.
Отец Маньяни закрыл компьютер, собрал свои бумаги и положил их в портфель.
— Чем вы собираетесь заняться сегодня вечером?
— О… Я вернусь в гостиницу и рано лягу спать, — ответил американец. — Я… совсем трухлявый.
— Вы хотите сказать — разбитый?
— Yes… разбитый… А вы?
— Думаю, что последую вашему примеру. Нас ждет завтра трудный день. Доброго вечера, Питер.
— Доброго вечера.
Отец Маньяни вышел из лаборатории. Питер Осмонд подождал, пока стихнут на лестничной площадке шаги астрофизика. И снова принялся за работу.
Американец лихорадочно проработал до поздней ночи сначала в зале Теодора Моно, затем в соседней молекулярно-генетической лаборатории, предназначенной для расшифровки последовательности ДНК. Что же касается Марчелло Маньяни, то он отправился в свой номер в гостинице, чтобы написать пространное письмо, и окончил его лишь к десяти часам. Хотел ли он насладиться теплой вечерней погодой, легендарной красотой города-светоча? Конечно, нет. Он тихонько опустил свой конверт в почтовый ящик на огромном османовском[30] доме на улице Президента Вильсона и тотчас вернулся, несколько раз оглядевшись, чтобы убедиться, что за ним никто не идет. В этом здании находилась апостольская резиденция папского нунция, иными словами — посольство Ватикана в Париже. Письмо было отправлено в 22 часа 07 минут. Согласимся, довольно странное время для отправки корреспонденции.
А в это самое время на другом конце города, в районе Менилмонтан, Леопольдина и Алекс сели в «БМВ», которая привезла их на улицу Каскад. Их осунувшиеся лица выдавали полную растерянность.
Полчаса назад они позвонили в дверь Норбера Бюссона, и тот, совершенно спокойный, открыл им.
— Привет, Леопольдина… О, Алекс! И ты пришел! Тебе повезло, у меня еды на троих.
— Я не голоден, — проворчал Алекс неприветливо.
— Знаешь, мы хотели бы кое о чем поговорить с тобой, — сказала Леопольдина, гладя собаку Норбера, которая радовалась ее приходу.
— Конечно. Располагайтесь на диване. Я сейчас покажу тебе книгу, которая задала мне загадку, Лео. Вы хотите что-нибудь выпить?
— Нет, спасибо, — ответила Леопольдина, отталкивая двух сиамских котов, которые уже терлись о ее ноги.
Норбер поднял удивленный взгляд поверх своих очков:
— Что вас так удручило? Сегодняшняя стычка?
— Стычка… и ее продолжение, — сказал Алекс, взбираясь на кухонный табурет.
Он огляделся вокруг. Стены были увешаны военными плакатами. Один из них — фотография пирамиды из убитых баранов — висел рядом с другим: поле боя, усеянное трупами. А над ними — кровавыми буквами известное изречение Льва Толстого: «Когда человечество уничтожит скотобойни, оно уничтожит войну».
Норбер налил себе стакан вина и сел в кресло.
— Вы хотите поговорить о несчастном случае с Аланом?
Леопольдина села на диван и глубоко вздохнула.
— Вот именно. Мы хотели бы знать, что произошел именно несчастный случай.
— Разумеется, именно так. Нечто подобное должно было случиться когда-нибудь, этот тип творит невесть что.
— Вплоть до того, что входит один в клетку леопарда? — спросила Леопольдина с ироничной улыбкой.
В углу собака и оба кота заинтересованно и явно недоверчиво следили за разговором.
Норбер посмотрел на Леопольдину, потом на Алекса.
— Вы подозреваете, что… Да нет… вы бредите!
— У тебя были все основания отделаться от него, — свистящим голосом произнес Алекс. — Во всяком случае, мы, Леопольдина и я, знаем об этом.
— Что вы вообразили себе? Когда произошел несчастный случай, я работал в процедурном зале.
— У тебя есть свидетели? — жестко спросила Леопольдина.
— Нет. Но я еще не спятил.
— Мы знаем твою позицию по поводу защиты животных, — продолжил Алекс. — Всем известно, что Алан плохо относился к ним в зверинце. Можно легко сделать вывод.
— Если точно, вы в нем нуждаетесь! Как все ясно… Да, я считаю, что жизнь животного так же ценна, как жизнь человека. Да, я считаю шокирующим, что убийство человека расценивается как преступление, в то время как убийство животного не считается серьезным проступком. И да, я верю также, что животное часто более достойно уважения, чем человек. Прежде всего — у животных никогда не было рабства, расизма, пыток и геноцида. Вот оно, преимущество человека… Именно это я сказал полиции.
— Следовательно, для тебя уничтожить человека, приносящего вред, не так уж серьезно! — воскликнула Леопольдина, вскакивая.
— Ты не должна делать такой вывод! — вскричал Норбер. — Можно подумать, что я слышу Аниту Эльбер!
— Она тоже… умерла… И при обстоятельствах тоже весьма странных, — заметил Алекс.
— Вы просто больны. Я отказываюсь продолжать этот разговор.
На столе в гостиной валялась фотография с оборванными уголками: в иракской тюрьме Абу-Грейб американка в солдатской форме держит на поводке заключенного. На месте реальных лиц чья-то торопливая рука приклеила другие.
Леопольдина и Алекс без труда узнали в роли американки Алана, а у пленного было лицо Норбера. Леопольдина встала перед Норбером и сунула ему в глаза фотографию:
— А как быть с этим? По-твоему, мы больны, да?
Норбер метнул на нее яростный взгляд, но ничего не ответил.
Согласно компьютеру, в молекулярно-генетической лаборатории профессор Осмонд закончил свои анализы в 23 часа 41 минуту. Известно только одно: то, что подверглось тщательной проверке самой точной аппаратурой в молекулярной генетике, была бирка, которую он снял с пальца Аниты Эльбер.
