ситуацию под определенным углом, я никогда до конца не уйду из дела.
И когда позвонил Слава Кпсс и попросил меня о встрече – я назначил ему встречу там, откуда ушел. В конторе. Назначил по привычке, скороговоркой, и только потом вспомнил, что таких, как Слава, в контору теперь лучше не приглашать.
И таких, как я, тоже лучше теперь туда не приглашать.
Начало новой жизни пришлось отложить ровно на один день. Вскочить с постели в привычное время, натянуть пиджак и побежать привычным надоевшим маршрутом.
Перед погружением в глубины подземки я набрал Миронова, предупредил, что приедет Слава. Важное дело, человек хочет поговорить и так далее.
– И что? – спросил Миронов, с утра бодрый. – Ты типа разрешения у меня спрашиваешь, да?
– Типа да.
– Да пошел ты к черту, – сказал Миронов, с утра бесцеремонный. – Приводи кого хочешь, в любое время.
– Нет. Так не пойдет. Я теперь не с вами. Я приду, если мне разрешат.
– Разрешаю, – ответил Миронов. – Подожди, у Моряка спрошу... – В трубке мне слышно грубое матерное восклицание. – Вот, и Моряк тоже разрешает. А теперь, повторяю, иди к черту со своими церемониями. Не мешай нам типа работать.
В вагоне я задумался. Человек, которому я назначил последнюю в своей жизни деловую встречу, никогда не был бизнесменом и отсидел девять лет за убийство. Может, в этом есть какой-то знак?
Разворачивая судьбу в новом направлении, переживаешь особенные времена. Эти несколько дней, неделя или две недели – когда выдираешь себя с корнями из старого и пересаживаешь в новое – очень важные дни. В такие дни не зазорно побыть мистиком, поискать вокруг знаки или символы. Это прекрасные дни, дни перемен. Сейчас я их предвкушаю. Я опытный рулевой, моя жизнь часто менялась – иногда сама собой, иногда по моей воле. Выработана привычка, сформулированы правила, их немного. Они таковы: во- первых, как уже было сказано выше, не следует хлопать дверями и придавать своим действиям мелодраматический характер; во-вторых, не надо пугать домашних; в-третьих и в-главных, надо наслаждаться; счастье – в переменах. 7
Старый приятель, широко известный в определенных кругах как Слава Кпсс, опоздал на полчаса. Люди из определенных кругов никогда не приезжают вовремя.
– Ты грустный, братан, – сказал он, обнимая меня. – И ты выглядишь... не очень.
Его одеколон был великолепен.
Я спросил:
– Решил меня пожалеть?
Слава ухмыльнулся.
– А что, не надо?
– Нас не надо жалеть, – с удовольствием процитировал я, – ведь и мы б никого не жалели. Просто здоровье кончилось. Гашиш, бухло и работа давно убили меня. Кстати, что у тебя за одеколон?
Друг беззвучно посмеялся.
– Не надо так трагично. Бросил ведь. И гашиш, и бухло. Сила воли есть. Значит, поживешь пока. А запах мне моя девочка подарила – не знаю, как называется. Хочешь, позвоню, спрошу...
– Не звони, не надо. Кстати, сила воли ни при чем. Я не на силе воли бросил. Я бросил на страхе. Это совсем другое. Я бросил, потому что от одной рюмки падал в обморок. А от трех рюмок давление прыгало, и жена вызывала «скорую».
Слава потрепал меня по плечу.
– Если есть страх, тем более поживешь. В страхе – сила.
Он не любил афоризмы и даже, может быть, не знал такого слова, но иногда у него получались неплохие формулы, а однажды, во время мощного шмона с выселением, когда всех нас, в количестве ста тридцати душ, вывели на сборку и заперли там на сутки, он сказал мне, что отрезал бы уши тому умнику, который придумал поговорку «Не верь, не бойся, не проси». Как же не верить? Как же не бояться? Да и попросить тоже бывает не зазорно, особенно если просишь не для себя.
Сейчас сели на складе, в классической мафиозной обстановке: ржавый ангар, штабеля картонных коробок, под потолком хлопают крыльями голуби, иногда вдоль стены пробегает крыса, в углу стол и разнокалиберные табуреты; въезжаешь на машине, а в углу за столом сижу я. Лавочник.
Слава освободился три года назад, и теперь – после девяти лет строгого режима, в том числе после Владимирского централа, – постепенно приходил в норму. Стал круглым и местами лоснящимся. Теперь он уже не выглядел как траченный жизнью зимогор. Очевидно, его тело за девять лет столь изголодалось, что теперь накапливало жиры с удвоенной, утроенной скоростью.
Правда, он и постарел за три вольных года больше, чем за девять тюремных лет. Обзавелся лысиной и морщинами. Но так бывает со многими. В тюрьме не разрешаешь себе расслабиться, живешь, мобилизуя все силы, а на свободе отпускаешь себя, сбрасываешь доспехи, воля к сопротивлению ослабевает. Люди сидят по двадцать лет, в голоде, холоде, в издевательствах, и держатся, а умирают через год после освобождения.
Я спросил, как дела.
– Так себе, – ответил Слава. – Появились замки нового поколения. Вчера потратился, купил. Всю ночь сидел, пока не разобрался. А все равно из меня плохой «открывашка». Не дал бог ума в пальчиках...
В голосе Славы была печаль. Он мечтал работать один. Пока же приходилось действовать большой командой. Слава – главшпан; второй член бригады – у подъезда, с рацией, на шухере; третий – умелец, золотые 7 руки, «открывашка», побеждал замки, засовы и отваливал, не переступая порога взламываемой квартиры; четвертый – самый опытный, обладатель «нюха», мастер искать тайники, по обстановке, по мебели, по мелочам мгновенно определял, что за люди тут живут и где они могут прятать ценности. Разбегались в равной доле. Не процветали. В кризисную эпоху граждане научились хранить сбережения не в своих квартирах, а в банковских сейфах. Если б Слава пошел работать на завод, точить железки, как всерьез предполагал когда-то, имел бы примерно те же доходы.
– На той неделе заходим, – тихо сообщил он, рассматривая ногти, – а у людей в дальней комнате угол для спорта. Штанга, набор блинов. Аккуратно в пирамиду сложены, на особом коврике. Вася говорит: пацаны, это здесь, дальше можете не искать. Пирамиду разбирали вдвоем, там тяжестей килограмм на триста, блины по тридцать кило, по двадцать... Все пальцы себе отдавили на руках и ногах. Перетащили, подняли коврик – в масть! Три тыщи евро и еще рубли...
Я кивнул.
А что я мог сказать? «Слава, бросай свой бизнес, иди работать за зарплату»? Я это уже говорил.
– Когда ты женишься?
– Денег нет, – ответил друг.
У кого годами нет денег, те произносят эту фразу очень спокойно; равнодушно констатируют.
– У мамы, – продолжил он, – на левом глазу минус восемь и почки отказывают. Ей семьдесят один будет. Я нашел нормальную больничку, там сорок пять тыщ просят. Вот, коплю. Между прочим, она до сих пор руками стирает, и я ей машинку еще на Пасху обещал...
– Получается?
– Что?
– Копить.
– Нет, – мрачно ответил Слава. – Я, наверное, в разгонщики пойду. Ментовскую форму куплю – и вперед. У банкоматов буду дежурить, жучков ловить, которые наличность незаконно отмывают. А чего? Мне ментовская форма идет, я проверял.
– А поймают? В форме?
Слава равнодушно пожал плечами.
– Ну, форму носить – не преступление. Скажу, что девять лет сидел, испытываю антипатию к представителям правопорядка, проблемы, расстройство психики, – вот, доктор посоветовал погоны и фуражку носить, чтобы, значит, победить страх и заделаться полноценным честным гражданином.
Я сменил позу и вздохнул. Слава, чуткий человек (за девять лет станешь чутким), тут же поднял руки в жесте извинения – мол, не слушай, братан, мои мелкоуголовные бредни – и изложил суть вопроса: есть
