– Порез, – объявил он. – Не смертельно. Об стремянку, что ли, распорол?
– Да, – хрипло выдавил Влад. – Только это... Извиняюсь... Я не могу смотреть на кровь.
– А чего на нее смотреть? – удивился Моряк. – Кровь – она и есть кровь.
Я достал из кармана свой походный набор невротика, приготовил йод и салфетки. Надломил ампулу с нашатырем.
– Нюхай.
Влад потянул носом, крупно задрожал и порозовел.
– Кровь не выношу, – пробормотал он. – С детства. Сразу обморок.
– Бывает, – сказал я. – Присядь. Откуда у тебя шрамы?
– Старая история.
– Вскрывался, – небрежно ответил Миронов и пожертвовал для перевязки свой носовой платок.
– Ну да, – ответил Влад, как будто его уличили в чемто постыдном.
– Эх ты, – учительским тоном сказал я. – Папа хип3 парь, а сын вены себе режет...
Влад помолчал и тихо ответил, как бы сам себе:
– Какой он хиппарь. Сколько себя помню, они с матерью ругались. Каждый день. Гости приходят – он весь такой светлый, добрый... Портвейн... Проповеди... Делайте любовь, а не войну... Гитара, косяк с травой. А как все уйдут – начинается. Сначала просто скандалили, а потом он ее бить начал. Не хиппарь он! И никогда им не был.
– Успокойся, – сказал Моряк. – Мы поняли.
Путешественник осекся, опустил глаза.
– Мне было четырнадцать лет... Он мать избил, а я в ванной заперся – и вскрылся. Маникюрными ножницами. Сначала думал зарезать – его, но потом решил: нет, я не его порежу, я себя порежу! Это ведь одно и то же! Кровь одинаковая... Красная...
– Тут ты прав, – сказал я. – Это одно и то же. Приготовься, сейчас будет больно.
Пальцы у него были длинные, интеллигентские, с сильными и узловатыми средними суставами. Мне тут же вспомнились лопнувшие ногти Димочки Сидорова; розовые, пухлые, скользкие от пота ладони, слабые запястья, я удерживал их без труда; десять лет прошло, а я до сих пор слышу вопли и хрипение телевизора, включенного на полную громкость.
Влад состроил гримасу; я думал, закричит, и Моряк, видимо, тоже приготовился к немужскому поведению, заранее снисходительно поджал губы; но потомственный хиппи оказался молодцом.
– Когда меня зашивали, – добавил он, – я и доктору пытался объяснить, что это одно и то же. Но он не понял. А вот вы – понимаете.
– Еще как, – сказал я. – Ладно, иди. Сегодня не работай. Грузчик из тебя, прямо скажем, никакой. И я знаю почему.
– Почему?
– Потому что ты не грузчик.
Влад кивнул и осторожно скосил глаза на импровизированную повязку.
– Так ведь и вы не бизнесмен.
– Кто тебе сказал?
– Я читал ваши книги. А зачем вы с собой йод носите?
– Привычка. Со старых времен. Иди, сын хиппи. И больше без перчаток не работай. Вон, друг твой, Слава Кпсс, всегда в перчатках работает. Учись. Купи перчатки. Есть деньги на перчатки?
Влад улыбнулся.
– Нет.
Я и Моряк одинаково вздохнули и одинаковыми жестами полезли в карманы.
– Cпасибо, – сказал сын хиппи и ушел, ничего не взяв.
– Гордый, – сказал я Моряку. – А еще хиппарь.
– Он говорил, что электрик, – заметил Миронов.
– Ага, – с иронией сказал Моряк. – Электрик. Он такой же электрик, как я акушер. У него в рюкзаке ноутбук, не самый плохой, а в кармане – коробочка из-под жвачки, а в ней сим-карты от телефонов. Штук пятнадцать сим-карт. Мутный паренек. Аферист, по ходу. Выгонять его надо.
– Сам уйдет, – ответил я. – Через три дня. Если не уйдет – выгоняйте. Или нет, лучше так: я лично приеду и выгоню. Я его привел, я его и уведу.
– Логично, – сказал Миронов, подкатываясь к шкафу и отработанным жестом выдергивая папку с бумагами. – А что ты будешь делать эти три дня?
Я вздохнул. Вопрос показался мне дежурным, заданным из вежливости. Чай остыл, я поставил чашку на 3 стол – бывший мой – и ответил:
– Думать. Мне бывший одноклассник идею подал: огород завести. Ферму. Кур каких-нибудь или козу. И лошадь. Лошади – это круто. В общем, я хочу, чтоб государство не вмешивалось в мои дела. Чтоб ни ментов, ни чиновников, никого. Только козы или лошади...
Моряк презрительно усмехнулся и тоже переместился к шкафу.
Они бодро ездили туда-сюда, исполняли чуть ли не фигуры парного катания, и я видел: им хорошо вдвоем. При мне они так не ездили, места не было, я сидел на самом проходе; теперь меня нет, мужики обвыклись и даже извлекли из моего отсутствия некоторые забавные преимущества.
Так бывает, когда, допустим, выходишь из тюрьмы: тебе вроде бы рады, но все изменилось; тебя ждали, но, когда дождались, оказалось, что ты немного лишний.
Я коротко попрощался. Вышел из конторы – бывшей моей – подавленный и трагический. Тут же закурил. Прошло всего две недели – а эти охламоны уже умеют без меня. На их лицах не видно ни следов переутомления, ни особого желания точить лясы с бывшим коллегой. Как там сказано: уходя – уходи?
Два года я двигал дело в одиночку и еще пять лет – вместе с ними, а теперь они мне говорят: «А ты зачем, вообще, пришел?»
Больше не приду, решил я, задетый за живое. Конечно, ваш покорный слуга очерствел, везде был, все видел, огонь-воду прошел и так далее, но чтобы собственные друзья (с обоими знаком по пятнадцать лет) за несколько дней научились действовать самостоятельно?
Грустно, странно.
Есть такой сорт мужчин – женятся, потом разводятся, через год у него вторая, глядишь – а он и вторую выгнал, третью привел, и со всеми тремя у него гармония охуенная, поцелуи, общие интересы. Я так не умею и никогда не умел; врастаю в людей, в занятия свои, в отношения. Это как-то называется, «консерватор», «однолюб» или что-то такое.
Лошадь, да. Заведу лошадь, козу и собаку. Куплю старый японский вездеход с большими колесами и деревянный домик построю, скромно. Ни в коем случае ничего фешенебельного. Ебал я все фешенебельное. Телогрейка, сапоги резиновые. Я, конечно, мегаломаньяк, мне подавай пятнадцать гектаров, свою псарню и особняк с мрачными стенами, обвитыми плющом, – но ничего, пока обойдусь без плюща. Делянка в Ивановской области меня вполне устроит. Налажу помещичий быт, дворню заведу, двоих-троих непьющих; денег, правда, нет, но их никогда не было, а как посчитаешь – выходит, что к сорока годам наш горе- бизнесмен потратил под миллион долларов. Где-то ведь он его взял, этот миллион?
А надоест помещичья житуха – продам имение. Может быть, даже с прибылью.
Тем временем два энтузиаста, Моряк с Мироновым, пусть рулят лавкой. Дышат столичным угарным газом. Жмут кнопки калькуляторов. Работают.
Лавка (бывшая моя) вместе офисом и складом располагается в узком переулочке, в тупике, густо заставленном машинами, здесь иногда можно наблюдать совершенно специфические сценки – сейчас, допустим, происходил небольшой конфликт меж двумя молодежными компаниями: у одних машина новая, но дешевая, у других более престижная, но ржавая и мятая (разные подходы к жизни), одни – кавказцы, другие славяне; первые более современные, даже гламурные, с модны3 ми прическами и бицепсами, и в машине у них кроме трех мальчиков сидели еще и девочки, что, кстати, было недопустимо десять лет назад, тогда не устраивали качалова при женщинах; вторые – славяне – выглядели классически, под «пацанов с района»: сдобные морды, кепки, габариты, штаны с лампасами. Я, разумеется, не стал глазеть, но подслушал. Оказалось, детвора банально не могла решить, как разъехаться, кто кого должен пропустить. Сыны гор, как парни более дерзкие и с более быстрой реакцией, побеждали в перепалке, но
