порядок. Посмотрел на толпу, где кружилась и показывала себя возбужденная Монахова, перевел взгляд на Милу, подмигнул, вдруг посерьезнел, оперся локтями о стол.
– Хорошая у тебя подруга. Очень живая тетка. Она мне нравится.
– Ты ей тоже.
Дима скривился, махнул рукой: кому я могу нравиться, такой нелепый? Мила вежливо улыбнулась, хотя именно сейчас этот полный человек вдруг стал ей отвратителен; его голые лоснящиеся руки, и шея, и массивные вялые бедра, подсвеченные с потолка бледно-розовым, имели цвет сырой говядины, весь он походил на огромный, сальный, колышащийся кусок мяса, а вдобавок из коридора, ведущего в ресторан, тянуло жареным, как будто там, за стеной, именно таких вот умных Дим распластывали на антрекоты и скармливали посетителям; она вспомнила Кирилла и ощутила озноб.
– До Машки, – доверительно произнес Дима, – у меня была совсем другая. Высокодуховная. Два раза в месяц – в Большой театр. «Дети Розенталя» и прочая порнография духа. Два языка, МГИМО, папа из «Роснано», мама из мэрии Москвы... Или наоборот, забыл уже.... Уважала меня, ага. Умница, красавица, любимые слова – «культовый», «гармония» и «восхищаюсь». Ах, у нас с тобой абсолютная гармония! Ах, я тобой восхищаюсь! Ах, ах! И таким, знаешь, голосом, как будто я – Энди Уорхолл, а она – доярка. Хотя сама не доярка ни разу. Ах, ах... Однажды я нажрался, вот такой же текилы, только эта серебряная, а та была золотая, и говорю: послушай, любимая, хули ты мной восхищаешься? Что во мне такого восхитительного?
Мила опять улыбнулась; приятель Монаховой принадлежал к редкой породе людей, умеющих материться стильно и со вкусом.
– Она говорит: нет, ты самый лучший, я тебя обожаю, ты такой умный, ты такой трудолюбивый, ты приехал из города Владимира без копейки и стал известным, блядь, человеком... Ты культовый, ты успешный, ты крутой, ты нереально мощный... Твои статьи читает вся страна... Ага, говорю, всё так. Не отрицаю. И культовый, и приехал без копейки, а чем восхищаться? Этим, говорит она, этим и надо восхищаться. Дура, говорю я, этим не восхищаются, этого стыдятся. «Сладкую жизнь», говорю, пересмотри, которое Феллини кино, там про таких, как я, всё сказано. Да я, говорю, десять раз Москву на свой Владимир поменяю, потому что там никто не культовый, ни одного культового деятеля на весь город, и никто не берет с лоха миллион долларов за работу, которая стоит две тыщи с копейками. Если работа стоит две с копейками – возьмут пять. Или семь. В крайнем случае – десять. Но не лимон! Меру соблюдают, края знают. Вот смотри, говорю, мы с тобой лежим, голые, и любим друг друга. Неужели даже в постели с тобой, любимая, я должен разговаривать на этом гнилом офисном жаргоне? «Культовый», «успешный»... Наверное, говорю я, если двое лежат ночью голые, они должны называть вещи своими именами! Вот при советской власти люди на партсобраниях врали и лицемерили, а ночью в койке разговаривали откровенно. Почему сейчас мы с тобой лежим в койке и лицемерим? Я, говорю, не хочу в постели быть «успешным» и «культовым». А хочу быть просто голым и пьяным. Я приехал и продал себя, попал в струю, подсуетился, встроился в систему, где фуфло продается как реальная вещь, а реальные вещи вообще не продаются, потому что их никто не делает... Я, говорю, сам себя растоптал – а ты мне про гармонию...
Дима ухмыльнулся.
– И мы разбежались. А потом Машка появилась. И сразу мне стало хорошо. Знаешь почему?
– Конечно, – ответила Мила. – Потому что для нее ты не культовый персонаж, а просто мужчина.
– Вот, – мрачно сказал умный Дима. – Она умеет любить. Она любит меня не за то, что я культовый, а за то, что у меня член твердый. И грудь волосатая.
Раскрасневшаяся Монахова вернулась, с разгону прыгнула на него, осведомилась:
– Обо мне говорите?
– Обо мне, – сказал Дима.
– О тебе? Врете! Ты скучный. О тебе невозможно говорить. Лучше говори обо мне. Если б не я, ты бы пропал на хрен! Это я тебя сделала. Ты ведь, когда я тебя встретила, был дурак надутый. А сейчас – вот: нормальный веселый мужчинка. Ты меня любишь?
– Я не умею, – сказал Дима.
Маша погладила его по голове:
– Ничего. Потерпи до вечера. Я тебя научу.
Глава 14
Женский праздник
Часть первая
Ресторанчик был совсем маленький, на шесть столов. И явно недешевый. Дизайнерский: буфеты времен позднего Хрущева или раннего Брежнева, свернутые салфетки в металлических кольцах, по стенам – полки с виниловыми пластинками, плакатики с мускулистыми пролетариями и плечистыми крестьянками. Мила ощутила неудовольствие. «К чему этот размах, – подумала, – зачем швыряться тыщами, все-таки два года вместе, лучше бы купил что-нибудь полезное...» Тут же испугалась. Желание сэкономить деньги жениха – это же кошмар, хуже чем старость; куда исчезает романтика в год твоего тридцатилетия?
«Что-нибудь полезное». Что может быть полезнее маленького, на шесть столов ресторана, где свечи горят и цветами пахнет?
Кстати, все столы были заняты почему-то одинокими мужчинами при галстуках и букетах, у кого розы, у кого орхидеи – видимо, дамы опаздывали, но Борис оказался верен себе и сидел на лучшем месте, в углу возле окна, смотрелся шикарно, настоящим принцем со всеми ультрасовременными опциями: двойка оттенка «бензин», белая рубаха, выбрит с изумительным тщанием, взгляд сенбернара, немигающий, флегматичный, а плечи – вдвое шире, чем у любого из остальных присутствующих. Правда, он был без букета, и вид имел не слишком торжественный.
Встал навстречу, Мила поцеловала его в щеку, села, огляделась: да, она единственная женщина в зале. «О боже, – подумала, – теперь все будут на меня глазеть».
– Как тебе местечко? – спросил Борис.
– Приятное. Только народ какой-то... странный. Давно ждешь?
– Неважно.
Кавалер справа – молодой парень с худым вдохновенным лицом – перестал стесняться: развернулся всем корпусом, сложил руки на груди и сосредоточился на изучении ее декольте.
– Здесь хорошая рыба, – сообщил Борис. – И вино с юга Италии.
– Я за рулем.
– Не страшно. В этом заведении есть... ну, как бы... услуга, специальная. Вызываешь шофера – и он везет тебя домой. На своей машине или на твоей.
– Еще чего. Я чужого за свой руль не посажу.
Кавалер слева сменил позу, подпер кулаком щеку и громко вздохнул. Официанты отворачивали лица и улыбались. Борис оставался невозмутим.
– Слушай, – пробормотала Мила, – я так не могу. Они смотрят.
– И что?
– Это невежливо.
Он наклонился, прошептал:
– Хочешь, тут никого не будет? Останемся мы. Вдвоем. И больше никого.
– Хочу, – кивнула она. – Только как? Ты же не выгонишь отсюда всех?
– Зачем выгонять? – Борис стал серьезен и загадочен. – Сами уйдут. Я, бля, крут, я волшебное слово знаю.
– Тогда скажи его, побыстрее.
– Хорошо, – тихо произнес прекрасный принц. – Я тебя люблю. С праздником тебя.
Он сделал знак, свет погас, заиграло нечто печальное, сладкое, старомодное: то ли Азнавур, то ли Адамо. Пятеро гостей встали, как по команде. Пять пустых кофейных чашек опустились на блюдца, стукнули и скрипнули пять отодвигаемых стульев, и пять букетов приблизились с пяти сторон.
