Зубры, выжиги, романтики, они были неистощимы на истории о тайной ночной жизни большого города. При коммунистах на такси катались представители тончайшей прослойки обеспеченных граждан: богема, профессора-академики, генералы, уголовнички, лихая публика с длинным северным рублем, моряки, летчики и прочие неординарные люди. Потом – спустя несколько лет, когда Союз Советских почил в бозе, – кое-кто из профессоров и летчиков уже сам вовсю крутил баранку, но так было еще интереснее. Выходишь на дорогу, поднимаешь руку, садишься в поцарапанную тачку и знакомишься с лауреатом Ленинской премии, или народным артистом, или знатоком санскрита.
Теперь всё иначе. В такси идет либо закоренелый неудачник, либо мальчишка, приехавший с Кавказа. Хлеб шофера тяжел, крутить баранку хорошо по молодости, пока идет поиск более спокойной и денежной работы; кто не сбежал вовремя – тот пропал.
Спать действительно хотелось, вокруг всё спало, скользили мимо белые обочины, белые поля, белые крыши, зима, утром было минус девятнадцать, ничего не хотелось, кроме как залезть в теплую берлогу и дремать. Кирилл пожалел, что не взял с собой фляжку с коньяком, но потом вспомнил, что врач запретил пить коньяк на морозе: сосуды сыграют, и организм подведет в самый неподходящий момент.
Зимой нельзя делать дела. Мудрые предки зимой дела не делали, сидели по домам, у печки. Организм не хочет работать зимой. Он даже коньяка не хочет. Разве что самую малость. А его, организма, владелец, Кирилл Кораблик, делает дела круглогодично, без пауз и перерывов. Надо же питаться. Нападать, хватать, проглатывать.
– Жрать охота, – сказал шофер и выругался.
Кирилл сделал вид, что очнулся.
– Да, – сказал он. – Это точно. Жрать охота. Здесь направо. Ты хорошо сказал. Пора пожрать. На том светофоре – налево.
Он попросил остановить возле двухэтажного здания районного отдела внутренних дел, вздохнул и достал волшебную красную ксиву.
– Документы давай.
Лицо шоферюги пошло пятнами, нос побелел, сильно выступили фиолетовые склеротические сосуды. Несчастный вытащил засаленный бумажник. Кирилл заглянул, извлек деньги, швырнул на колени примолкшего бедолаги. Всмотрелся в водительское удостоверение.
– Юрий Алексеевич, – вслух прочитал он. – Ага. Как у Гагарина. Слушай сюда, Юрий Алексеевич. Я оперативный работник, провожу оперативно-следственное мероприятие. Вчера ночью совершено убийство, есть свидетель, он запомнил машину. Такси, как у тебя. Синяя девятка, сверху оранжевые «шашечки».
Он сунул бумажник таксиста в свой карман.
– Командир! – вскричал бедолага. – Ты что? Да я... Да как... Какое убийство? Я вчера вечером дома сидел! Водку пил! Новый год же! У меня жена, она подтвердит! У меня дочка, и зять, и мать старая! И вторая дочка, с хахалем! Мы все сидели, водку пили! Все подтвердят, когда проспятся!
– Разберемся, – ответил Кирилл. – Сиди здесь, я сейчас вернусь.
Он вышел из машины и быстрым шагом направился к дверям отделения; оказавшись внутри, изобразил законопослушную улыбку и постучал в стекло дежурного.
– Здравия желаю, товарищ сержант. А где тут можно узнать насчет разрешения на охотничье оружие?
– Восьмой кабинет, – сказал сержант. – Только там никого нет. Выходной день. В следующий вторник, с десяти часов.
– Понял, – сказал Кирилл. – А может, пораньше прийти? Наверняка народу много будет, я очередь займу...
– Очереди не будет, – сказал сержант. – Тут вам не мавзолей. В следующий вторник, с десяти часов. Еще вопросы?
– А как имя-отчество? Ну, того сотрудника, кто разрешения оформляет?
– Придете – и познакомитесь. В следующий вторник, с десяти часов.
Кирилл сердечно поблагодарил и вышел, не забыв стереть с лица улыбку.
Таксист, разумеется, кому-то телефонировал – вернее, пытался дозвониться, приятелям или жене, но в середине дня первого января все его приятели и домочадцы, разумеется, беспробудно спали. Две дочки, зять, хахаль дочки, старенькая мама и жена наверняка живут все вместе, а он у них вроде кормильца. Силою воли рванул рано утром копейку заколачивать.
Кирилл распахнул дверь, наклонился.
– Пойдем. Оформляться будем. Машину вон там пока поставь, мы ее потом сами во двор перегоним.
– Начальник, – страстно прошептал таксист, – сядь на минуту! Умоляю по-братски!
Кирилл сплюнул, сел, захлопнул дверь.
– Чего хочешь?
– Не губи, – сказал таксист. – Это не я, отвечаю. Я водку пил, у меня свидетели есть. Только зря со мной провозитесь. Отпусти, от греха. Вот мне еще не хватало, первого января в милицию попасть... Забери деньги и отпусти. На вот, пять тыщ тут... Почти...
Кирилл вздохнул. Лишние пять тысяч рублей еще никому не повредили, но мараться и рисковать ради ста пятидесяти долларов глупо. Для отца двоих дочерей это большая сумма, по роже видно. Потом всем расскажет, у кого-то могут быть знакомые или знакомые знакомых, именно в этом РОВД, таксист запомнил его в лицо, вдруг захочет вернуть свои кровные...
Он вернул несчастному бумажник. Сухо велел:
– Деньги свои оставь себе. Я офицер, мараться не люблю. Но мои – верни. Там было три бумажки по пятьсот рублей. Служебные. Мне за них отчитываться. И через минуту чтоб я тебя тут не видел. Гуляй пока. Завтра-послезавтра вызовем повесткой.
Крупно дрожа, таксист протянул купюры.
– Езжай домой, – сказал Кирилл. – Пожри чего-нибудь. А то тебя кто-нибудь сожрет.
Потом стоял на обочине, меланхолически наблюдая, как радостный дурак гонит свою телегу прочь. Пять тысяч рублей, ага. Кирилл Кораблик – другого уровня человек. Ему что пять, что двести двадцать пять – неважно. Он только что бесплатно прокатился по важному делу за город и обратно. Заодно размялся, проверил свою силу, навыки, мастерство. Всё было на месте. И сила, и мастерство, и навыки. Махать липовым ментовским удостоверением в двадцати метрах от входа в райотдел – это не каждый сможет, братва.
Против природы не пойдешь. Кто рожден гамбургером, тот живет жизнью гамбургера, у того лицо гамбургера и логика гамбургера, и судьба его быть съеденным. Свободная касса! Сейчас у него пять тысяч – к вечеру будет десять. А я – Кирилл Кораблик, я фастфуд не употребляю. Только свежее мясо жирное. И вино – темно-рубиновое, как венозная кровь. Борис Локтев – вот моя новая еда.
И девочка его тоже. Людмила Богданова.
Девочка прекрасна. Такие девочки редко встречаются. Совсем не красавица: сотри косметику, намотай платок по-бабьи – будет натуральная дурнушка в народном, искреннем смысле этого народного искреннего слова.
Но – изгиб. Вот что в ней: изгиб.
Кирилл осмотрелся – до метро было десять минут пешком. Пошел, улыбаясь. Новый год начался удачно. Домой пока не поедем, а поедем в центр, съедим кусок мяса в хорошем месте.
Там такая линия между шеей и плечом, и другая линия, еще лучше, от спины к бедру, через талию и ниже, вдоль ягодицы, если смотреть в полупрофиль... Интересно, бывает ли у женской жопы профиль? Правильно ли будет сказать: профиль жопы, полупрофиль жопы?
И эти линии – они не статичны, всё течет и меняется непрерывно, идет ли она, стоит ли недвижна либо сидит, а сидит тоже по-разному: на стуле у нее один изгиб, а в кресле развалится – совсем другой изгиб. Переносица широкая, нос крупноват, ноздри тоже, почти лошадка, но зубы маленькие, ровные. Острые, наверное. Знает, что хороша, но ни грамма самолюбования, никакой манерности, никаких победительных взглядов. Глаза серьезные, серые, без блядинки. Сейчас очень модно, чтобы с блядинкой, немного развратно, порочно. А Людмила Богданова не такая. Чувственная – но не порочная, нет.
Возле входа в метро вяло бродили несколько малоимущих, с бутылками пива. Выбрались
