– Buslay and Jonnie Walker.
Денис сел за стол, долго думал, во что воткнуть вилку – то ли в буженину, то ли в осетрину, – в результате никуда не воткнул, налил себе водки, молча выпил, ни на кого не глядя.
– Сильный ход, – произнес Глеб, глядя ему в глаза. – Говорят, водка – наилучший аперитив.
– Кто говорит? – спросил Денис.
– Люди. Но ты меня не слушай, дружище. Ты делай, что хочешь. Ешь, пей, отдыхай, сегодня твой день. А мы с Хоботом выпьем – за тебя. И Таня, может, присоединится. Налей, Хобот. По полной. – Студеникин встал. – И выпью я вот за что. Сегодня ночью мы с тобой кое-где были, кое-что сделали и кое-каких денег подняли. Но перед тем как пойти с тобой сам знаешь куда, я сидел вот в этой комнате и морально готовился. Потому что каждый раз, когда я иду сами знаете куда, мне страшно. Всем страшно, и мне тоже.
Хоботов сделался серьезен и кивнул.
– …а вот она, – Студеникин показал на Таню, – сидела напротив и говорила мне, что я гад и тварь, потому что втягиваю Дениса в свое гнилое ремесло. А я на нее смотрел и думал: она права.
Таня сверкнула глазами.
– Я на самом деле гад и тварь, – спокойно продолжил Глеб, кланяясь Тане. – Это общеизвестный факт. Но я еще твой друг. – Тут он поклонился уже Денису. – Больше скажу: твой старший товарищ. И я позволил тебе взяться за рюкзак только после твоих многочисленных просьб. И только тогда, когда понял: деньги для тебя не цель, а средство. И нужны они для дела святого… Самым близким людям помочь… Вот что я тебе скажу, Денис: куда бы ты ни пошел, вверх, или вниз, или куда-то еще, оставайся таким, какой ты сейчас. Никого не слушай. Меня тоже не слушай. Даже ее, – Глеб вторично показал на Таню, – не слушай. Хотя она и умнее всех нас, вместе взятых. Только себя слушай. Мы разложенцы и уроды, а ты – цельный и чистый парень, будь собой и посылай в лифт любого, кто будет мешать тебе жить. За тебя!
– За тебя, – прошептала Таня и улыбнулась Денису так, как никогда не улыбалась.
– За тебя, – провозгласил Хоботов. – Ты красавчик у нас. Так и держись.
– Спасибо, Глеб, – сказал Денис.
– И еще одно, – добавил Студеникин. – Раз ты сегодня не хочешь есть, а хочешь пить, я предлагаю тебе кое-что интересное. Мы с Хоботом специально на другой конец города мотались…
Театральным жестом он снял крышку с одной из тарелок.
– О боже, – сказала Таня.
– Еле нашли, – гордо заявил Хоботов.
– Ты бери, сколько хочешь, – сказал Глеб, – а нам оставь по одной ложечке.
Денис покачал головой:
– Мне нельзя. Плохая наследственность.
Глеб и Хоботов рассмеялись.
– А у кого она хорошая? – спросил Глеб. – Ты что, Денис? Мы все в одной лодке. У всех мамки и папки жрали по полной программе. Что нам будет с сырой субстанции?
– Мой папаня в прошлом году все-таки раскололся, – сказал Хоботов. – Поведал про сладкие старые времена. По пьяному делу… Я, говорит, пятый номер вообще за номер не считал. Только седьмой и восьмой. Каждое утро – по таблеточке, и вперед.
– Слушайте, – тихо сказал Денис, – давайте просто напьемся. Ну ее в лифт, эту штуку. Она ж стоит в десять раз дороже кокаина.
– Ну, смотря какой кокаин, – небрежно сказал Глеб. – Не парься по этому поводу.
– Двести чириков за дознячок, – объявил Хоботов, глядя на Таню. – Со скидкой. Мы взяли пять дознячков. Денису две порции – и нам по одной. Кстати, я могу и обойтись. Мне бухать нравится, а стебель, если честно, – не мой кайф…
Пока развивалась дискуссия, Таня молча взяла чайную ложку, запустила в мутно-зеленый холодец, проглотила. Облизала. Пока облизывала – трое уже не дискутировали, смотрели только на нее.
– Умница, – похвалил Глеб.
– Стараюсь, – сказала Таня. – Говорят, ее теперь не достать.
Хобот ухмыльнулся.
– Правильно говорят. На всю Москву вылезает в год по пятьдесят – сто побегов, и с каждым годом все меньше. Нашел побег – считай, вышел в дамки. Травяные барыги тут же подруливают, в течение получаса, и отсчитывают премию, от трехсот тыщ до пятисот, червонцами, в зависимости от места. Но могут и башку отстрелить. Тут же. По-тихому. Это дешевле… Короче говоря, как повезет. Если место удачное – строят поверх стебелька какую-нибудь ерунду, пивной ларек, или закусочную, или что-то еще. И сидят тихо, пока стебелек вытянется хотя бы на два метра. Дальше не ждут – срезают. В старые времена она росла на глазах, а теперь грибница почти мертвая, побеги слабые, еле тянутся. Страшное это дело, не каждый выдержит. Надо год или полтора сидеть и ждать урожая, а если патруль узнает – никаких захватов, арестов, никаких спецопераций: прилетает вертушка, военная, бесшумная, и расстреливает все в радиусе ста метров гранатами с напалмом. У моего приятеля так брат сгорел. И с ним еще семеро. А хотели миллионерами стать…
Таня снова запустила ложечку в мякоть, но не для себя: потянулась к Денису, поднесла к его губам.
– Правильно, – похвалил Глеб, и его глаза сделались белые, колючие и блестящие, как два шарика фольги. – Ешь, Герц. Лично я из ее рук любой яд приму.
Денис обнял ложечку губами, раздавил языком комок слизи, проглотил. Таня поощрительно улыбнулась.
– Воды дай, – сказал Денис.
– Конечно, – нежно ответила Таня, наливая в стакан «Байкал-дабл-люкс». – Только я сама.
Подсела ближе, коснулась твердым бедром, подняла фужер к его носу, осторожно наклоняла, пока он втягивал в себя.
– Браво, – произнес Глеб. – И эта девочка говорила мне, что я испорчу хорошего парня Дениса Герца.
– Никто его не испортит, – сказал Хоботов, наливая себе водки. – Пока он сам не захочет. Кстати, Денис… я слышал, ты журналы собираешь?
– Не журналы, а журнал. «Самый-Самый».
– Я знаю малого, у него есть такой журнал.
– И сколько он хочет?
– Не знаю. Он обычный парнишка, не деловой. Типа правильный. Позвони ему, он, может, тебе за так отдаст. Или обменяет на что-нибудь…
– Короче, не разложенец.
– Абсолютно. Третий год на сломе работает, там и нашел.
– Что ж ты молчал?
– А ты не спрашивал… У кого телефон звонит?
– У меня, – пробормотал Студеникин и вышел из комнаты, вытирая руки салфеткой.
– Денис, – слабым голосом позвала Таня. – Пей воду. Надо сразу выпить два или три стакана.
– Знаю, – произнес Денис. – А мясо нельзя. И вообще, лучше ничего не есть.
– Хочешь, потанцуем?
– Нет.
Таня прилегла, положила голову на его колени, поднесла руку к глазам.
– Так смешно… Я чувствую, как ногти растут.
– Рад за тебя.
В проеме двери появился Студеникин, сделал Хоботову знак, – оба исчезли, с озабоченными выражениями красных от выпитого лиц.
Некоторое время Денис слушал, как скользят вдоль его хребта сигналы, превращаясь, по мере подъема по спине к шее и далее – к затылку, из простейших импульсов – в идеи, мысли, умозаключения; было понятно, что всякая мысль, от ничтожной до гениальной, есть не более чем слабый, затухающий остаток первородного энергетического всплеска, рожденного где-то в бесконечности и уловленного антенной позвоночного столба.
