– Быть может, придется ранить ее в руку. Понятно?
Эдди нехотя кивнул. Может, чертовы патроны все равно не захотят стрелять, так какой смысл лезть из- за этого в бутылку?
– Когда доберешься до двери, женщину оставишь. Найдешь укрытие, спрячешь ее как можно лучше и с креслом вернешься ко мне.
– А револьвер?
Глаза стрелка полыхнули так ярко, что Эдди непроизвольно дернул головой, словно Роланд ткнул ему под нос пылающий факел.
– О боги! Оставить ей заряженный револьвер, когда в любую минуту может вернуться другая? Ты лишился рассудка?
– Но патроны…
– На хуй патроны! – крикнул стрелок. Ветер внезапно стих, и слова Роланда отчетливо разнеслись над пляжем. Одетта повернула голову. Долгую минуту она смотрела на мужчин, потом вновь обратила взгляд в сторону моря. – Револьвер ей не оставлять!
Эдди говорил негромко, на случай очередного затишья.
– Что, если пока я буду возвращаться к тебе, из зарослей спустится какая-нибудь тварь? Какая-нибудь кошка, которая вчетверо больше своего голоса, а не наоборот? Что-то, что нельзя прогнать палкой?
– Оставишь ей горку камней, – сказал стрелок.
– Камней! И прослезился тут Иисус! Ну и дерьмо же ты, приятель, мать твою в гроб!
– Я думаю, – сказал стрелок. – Ты, похоже, на это не способен. Я дал тебе револьвер, дабы половину того пути, что тебе нужно проделать, ты мог бы защищать эту женщину от опасностей вроде той, о которой толкуешь. Ты хотел бы, чтобы я забрал револьвер? Тогда, возможно, ты мог бы умереть за нее. Это доставило бы тебе радость? Весьма романтично… если не считать того, что тогда ко дну пойдет не только она одна, а все. Все трое.
– Очень логично. Однако ты все равно паскудное дерьмо.
– Уходи или оставайся. Довольно оскорблений.
– Ты кое-что забыл, – с яростью сказал Эдди.
– Это что же?
– Ты забыл посоветовать мне повзрослеть. Генри вечно говорил: «Ох, да повзрослей же ты, пацан…»
Стрелок улыбнулся усталой, странной красоты улыбкой.
– Думаю, ты уже повзрослел. Пойдешь или останешься?
– Пойду, – ответил Эдди. – Что ты собираешься есть? Она умяла все остатки.
– Паскудное дерьмо что-нибудь придумает. Паскудное дерьмо занималось этим не один год.
Эдди отвел глаза.
– Я… это… извини, что обозвал тебя, Роланд. Очень… – Он вдруг резко, пронзительно рассмеялся, – … очень уж трудный был день.
Роланд опять улыбнулся.
– Да, – согласился он. – Верно.
В тот день по времени они показали лучший за все путешествие результат, но вот уже и солнце золотой дорожкой расплескалось по глади океана, а никакой двери в поле зрения все еще не было. Хотя Одетта твердила, что прекрасным образом способна выдержать еще полчаса пути, Эдди объявил привал и помог женщине выбраться из кресла. Он перенес ее на пятачок ровной, с виду довольно гладкой земли, снял со спинки и сиденья кресла подушки и осторожно устроил на них Одетту.
– Господи, какое счастье – вытянуться, – вздохнула она. – Но… – Ее чело затуманилось. – Я все время думаю про этого человека, Роланда. Мы оставили его там совсем одного, и, честное слово, мне это вовсе не нравится. Эдди, кто он? Что он такое? – Словно высказывая запоздалое соображение, Одетта прибавила: – И почему он так много кричит?
– Наверное, просто натура такая, – сказал Эдди, резко развернулся и отправился собирать камни. Роланд почти никогда не кричал. Молодой человек догадывался, что отчасти на эту мысль Одетту натолкнули события нынешнего утра – НА ХУЙ патроны!, но остальное было ложными воспоминаниями о том времени, когда она была Одеттой только в своем представлении.
Как и наказывал Роланд, Эдди убил трех омаров и так сосредоточился на том, чтобы подстрелить последнего, что от четвертого, наступавшего на него справа, отпрыгнул в самый последний момент. Увидев, как чудовище щелкнуло клешнями, цапнув пустоту там, где минутой раньше находилась его нога, он подумал о пальцах, которых лишился стрелок.
Он варил омара на костре из сухого дерева – мало-помалу вторгающиеся в прибрежную полосу холмы и становящаяся все более обильной растительность облегчили и ускорили поиск хорошего топлива, – а на западном небосклоне таял последний свет дня.
– Смотрите, Эдди! – вскрикнула Одетта, указывая вверх.
Он посмотрел и увидел сверкавшую на груди ночи одинокую звезду.
– Какая красота, правда?
– Да, – отозвался Эдди и вдруг, безо всякой на то причины, его глаза наполнились слезами. Где же он был всю свою окаянную жизнь? Где он был, с кем, что делал и почему вдруг почувствовал себя таким грязным, таким донельзя обгаженным?
Запрокинутое лицо Одетты было ужасно в своей неопровержимой при слабом свете звезд красоте, неведомой, впрочем, самой ее обладательнице, которая лишь смотрела широко раскрытыми, удивленными глазами на звезду и тихонько смеялась.
– Звездочка светлая, звездочка ясная, – проговорила она, умолкла и посмотрела на юношу. – Знаете это, Эдди?
– Угу. – Эдди смотрел в землю. Его голос звучал достаточно внятно, но, подними молодой человек глаза, Одетта увидела бы, что он плачет.
– Тогда помогайте. Но вы должны смотреть на нее.
– Ладно.
Он утер слезы ладонью и вместе с Одеттой стал глядеть на звезду.
– Звездочка светлая… – Одетта посмотрела на него, и он подхватил.
– Звездочка ясная…
Она протянула руку, отыскивая руку Эдди, и он ответил на пожатие – смуглые пальцы восхитительного светло-шоколадного оттенка переплелись с восхитительно белыми, точно грудка голубки.
– В небе сверкает, такая прекрасная, – серьезно выговаривали они хором; в этот миг они были мальчиком и девочкой; мужчиной и женщиной они станут позже, когда полностью стемнеет и Одетта окликнет Эдди – «вы спите?», а он скажет – «нет», и она попросит обнять ее, потому что ей холодно. – Первую звездочку, что разгляжу, исполнить желанье мое попрошу…
Они переглянулись, и Эдди заметил, что по щекам Одетты текут слезы. Соленая влага вновь застлала юноше глаза, пролилась – пусть, он не таился от своей спутницы. Он не стыдился своих слез, чувствуя лишь невыразимое облегчение.
Они улыбнулись друг другу.
– Звездочка, звездочка, ярко гори, чудо, волшебница, мне сотвори, – сказал Эдди и подумал: «Пожалуйста, пусть это всегда будешь ты».
– Чудо, волшебница, мне сотвори, – эхом откликнулась Одетта, думая: «Если мне суждено умереть в этом незнакомом и странном месте, пусть моя смерть будет не слишком тяжелой и пусть со мной будет этот милый молодой человек».
– Простите, что расплакалась, – извинилась она, вытирая глаза. – Обычно я себе такого не позволяю, но день…
– Был такой тяжелый, – закончил за нее Эдди.
– Да. А вам нужно поесть, Эдди.
– И вам тоже.
– Надеюсь только, что опять плохо мне не станет.
Он улыбнулся.
