очнулся от обычного тупого оцепенения и потянулся к висящему на бедре револьверу. Кац услышал пронзительный женский крик, но подумал, что просто она только что обнаружила, что весь «Ревлон» дали в продажу; Кац вынужден был пустить «Ревлон» в продажу, поскольку этот потц, Долленц, державший аптеку в конце улицы, сбивал ему цены.
Стрелок надвигался на него, точно гибель, предначертанная судьбой, а Кац думал только о Долленце и стерве, висящей на телефоне; он думал, как чудесно выглядела бы эта парочка, покрытая лишь тонкой пленкой меда и выставленная на муравейник под жгучее солнце пустыни. ОН – на свой муравейник, ОНА – на свой. Прелесть! Кац думал: хуже некуда, совершенно некуда. Старый Кац был так решительно настроен на то, что сын пойдет по его стопам, что соглашался платить только за диплом провизора; и вот сын пошел по стопам отца; и холера папаше в бок, поскольку сейчас этот сын, несомненно, переживает самый паскудный момент в своей жизни – жизни, которая изобиловала паскудными моментами и до срока превратила его в старика.
Сейчас Кац находился в абсолютном надире.
Или так он думал, сидя с закрытыми глазами.
– Если вы зайдете, миссис Ратбан, могу отпустить вам дюжину капсул по пять милли. Этого хватит?
– Этот человек внял голосу рассудка! Слава Богу, этот человек внял голосу рассудка! – И она повесила трубку. Вот так вот просто. Без единого слова благодарности. Зато когда она снова встретится с ходячей прямой кишкой, которая называет себя врачом, то готова будет в ногах у него валяться, башмаки ему собственным носом драить, минет ему делать; она…
– Мистер Кац, – сказал его помощник странно задыхающимся голосом. – По-моему, у нас проб…
Раздался еще один пронзительный крик. За ним последовал грохот выстрела, напугавший Каца так сильно, что у него в голове промелькнула мысль: вот сейчас, в последний раз чудовищно трепыхнувшись в груди, сердце остановится навсегда.
Кац открыл глаза и встретился с пристальным взглядом стрелка. Поспешно опустив глаза, Кац заметил в кулаке этого человека пистолет. Слева от себя аптекарь увидел охранника. Ральф, баюкая кисть руки, не сводил с вора выпученных глаз, которые, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Пистолет тридцать восьмого калибра (послушный долгу Ральф не расставался с ним все те восемнадцать лет, что прослужил в полиции… и стрелял из него только в подвальном тире 23-го участка; он говорил, будто дважды применял его, будучи при исполнении – но как знать?) теперь превратился в сломанную железку и лежал в углу.
– Мне нужен кефлекс, – без выражения сказал человек с глазами снайпера. – Много. Сейчас же. РЕЙСЕП пусть тебя не волнует.
Секунду Кац мог только смотреть на него, разинув рот. Сердце бунтовало в груди, желудок превратился в горшок с болезненно бурлящей кислотой.
Он думал, что гаже некуда?
Он действительно так думал?
– Чтоб вы понимали, – наконец сумел выдавить Кац и не узнал звук собственного голоса. Ничего особенно странного в этом не было, поскольку аптекарю казалось, будто рот у него выстлан фланелью, а вместо языка – кусок ватина. – Здесь нет кокаина. Это не то лекарство, чтоб отпускать его где по…
– Я не говорил «кокаин», – сказал мужчина в синем костюме и оправленных в золото очках. – Я сказал кефлекс.
«Я думал, что ты так сказал», – чуть не ляпнул Кац этому ненормальному мамзеру, однако решил, что тот может взбелениться. Он слыхал об аптеках, обчищенных из-за амфетамина, из-за бенечек, из-за полудюжины других препаратов (включая драгоценный валиум миссис Ратбан), но кефлекс? Кац подумал, что это будет первое пенициллиновое ограбление в истории.
Голос папаши (холера в бок старому паразиту) велел: хватит усираться со страху и бессмысленно таращить глаза. Делай что-нибудь.
Но Кац ничего не мог придумать.
Из тупика его вывел человек с револьвером.
– Пошевеливайся, – сказал человек с револьвером. – Я спешу.
– С-сколько вам нужно? – спросил Кац. Его взгляд на какую-то долю секунды порхнул за плечо грабителя, и аптекарь увидел такое, во что с трудом мог поверить. В этом городе? Нет. Тем не менее, похоже, это происходило на самом деле. Везение? Что, Кацу в самом деле привалило счастье, и не еврейское? Вот это можно было заносить в «Книгу рекордов Гиннеса»!
– Не знаю, – сказал человек с револьвером. – Сколько сможешь положить в суму. В большую суму. – Тут он безо всякого предупреждения круто повернулся на каблуках, и зажатый в кулаке револьвер снова рявкнул. Зычно взревел какой-то мужчина. Стекло витрины разлетелось, осыпавшись на тротуар и мостовую сверкающим водопадом осколков разной формы. Нескольких прохожих порезало, но серьезно никто не пострадал. В аптеке Каца кричали женщины (да и мужчины не очень-то отставали). Хрипло заревела сигнализация. Покупатели в панике ринулись к дверям, за порог. Человек с револьвером опять повернулся к Кацу; выражение его лица совершенно не изменилось – это было выражение пугающего (но не безграничного) терпения, читавшееся в чертах незваного гостя с самого начала. – Делай, что сказано, да побыстрее. Мне некогда.
Кац сглотнул.
– Да, сэр, – сказал он.
Еще на полпути к прилавку, за которым хранились могущественные зелья, стрелок заметил в левом верхнем углу лавки изогнутое зеркало и восхитился. При нынешнем положении вещей в его родном мире создать такое выпуклое зеркало не сумел бы ни один ремесленник, хотя, возможно, в былые времена подобные вещи (да и многое другое из того, что Роланд повидал в мире Эдди и Одетты) делали. Он видел подобные останки и в тоннеле под горами, и в других местах… реликвии, такие же древние и таинственные, как камни друитов, порой попадавшиеся в местах, куда являлись демоны.
Кроме того, стрелок понял назначение этого зеркала.
Движение стража он заметил с крохотным запозданием (поскольку все еще продолжал открывать для себя, как страшно сужают его периферическое зрение линзы, которыми Морт прикрывал глаза), но ему все-таки хватило времени повернуться и выстрелом выбить у него из руки пистолет. Этот выстрел сам Роланд считал обычным делом – разве что следовало быть чуточку расторопней, – однако у охранника сложилось иное мнение. Ральф Леннокс до конца своих дней будет клясться, что такого выстрела в принципе не может быть… если не считать старых детских вестернов вроде «Энни Оукли».
Благодаря зеркалу, помещенному в углу под потолком (очевидно, для выявления воришек), со вторым противником Роланд разобрался быстрее.
Заметив, что взгляд алхимика на секунду метнулся куда-то вверх, за его, Роланда, плечо, стрелок немедленно посмотрел на зеркало сам. В зеркале он увидел, что позади него по центральному проходу идет мужчина в кожаной куртке. В руке у мужчины был длинный нож, а в голове, без сомнения, мечты о славе.
Стрелок развернулся и, молниеносно опустив револьвер к бедру, выстрелил, сознавая, что из незнакомого оружия с первого раза может промазать. Однако, не желая, чтобы пострадал кто-нибудь из покупателей, застывших в оцепенении позади потенциального героя, Роланд предпочел дважды выстрелить от бедра, дабы пули сделали свое дело, двигаясь снизу вверх по косой под таким углом, который защитит случайных свидетелей. Он счел, что это лучше, нежели ненароком отправить в мир иной какую- нибудь даму, чье единственное преступление состояло в том, что для похода за духами она выбрала не тот день.
Револьвер оказался в хорошем состоянии, прицел – точным. Если вспомнить плохо тренированных, приземистых и разжиревших стрелков, у которых Роланд его забрал, создавалось впечатление, будто они лучше заботились о том оружии, какое носили при себе, чем о том, которым были сами. Такое поведение казалось странным, но, конечно, это был странный, чужой мир, и Роланд не мог судить; если уж на то пошло, у него не было времени судить.
Выстрелил он удачно, обрубив лезвие ножа у самого основания, так что в руке у мужчины осталась лишь рукоять.
