несправедливости ограниченных в гражданских правах «пришельцев, живущих средь граждан», а так как в Египте, где составлялась эта книга, такими пришельцами считались и евреи, то окончательный вывод — необходимо отменить еврейские ограничения. Такова же ultima ratio и пропаганды Филона (quod omn prob. I, II, 457 слл., de carit II, 395 слл., de septen II, 287, de spec leg. II, 322 слл.) за эмансипацию рабов: «судьба рабов более низкая, чем судьба их господ, но душа у них одинаковая» (так же во II кн. Сивиллы, 227): если единственным критерием благородства является душа, то, конечно, евреи с их учением незаслуженно презираются: они — благороднейший в мире народ. Такое покушение на «священные устои» античного общества, естественно, еще более углубляло антисемитские настроения верного традициям ядра античного общества. Действительно, писатель поздней эпохи Рутилий Намациан, между прочим, нападает на евреев и за демократический характер их пропаганды. Еврейство, читаем мы в его поэме (De reditu suo, V), источник глупых теорий (radix stultitiae; имеется в виду прежде всего христианство). «Прочие их выдумки лишь утеха (deliramenta — буквально: то, от чего сходят с ума) падких на ложь рабов, этому не поверил бы и ребенок». Выдумки, от которых сходят с ума рабы, — это, конечно, демократические или даже коммунистические теории с точки зрения Намациана, они — только глупость, которой не поверил бы и ребенок. Еврейская пропаганда является почвой или источником (radix), на которой пышным цветом вырастают эти праздные теории. Только наше понимание сущности еврейской религиозной и демократической пропаганды даст нам возможность объяснить себе существование двух столь непримиримых с виду явлений, как посвящение себя пропаганде среди притеснителей
— «язычников», с одной стороны, и жажда мести этим же притеснителям, с другой. Жажда мести — нечто совершенно непонятное у «народа апостолов», «предназначенного» для пророческого служения язычникам, и совершенно нормальная и законная реакция у народа со здоровым национальным чувством. В эпохи тяжелых гонений — особенно после осквернения храма Антиохом Епифаном и гонений при Птолемее VII и его преемниках, а затем при Калигуле, в Египте — эти ноты начинают особенно часто раздаваться в еврейской литературе. Естественно, что больше всего должно проявляться это чувство в псалмах, ввиду их чисто лирического характера. Так, в 68 псалме (ст. 23 слл.) мы читаем: «И сказал Господь: верну их (язычников) из глубин морских, дабы ты (Израиль) мог омыть ноги в их крови, дабы и языки твоих собак получили свою долю вражеской крови». В псалмах 69 (ст. 23–29), 40 (ст. 11–12), 71 (ст. 13–24), 83 (ст. 10–12 и 14–19), 129 (ст. 6–7) мы читаем ряд самых ужасных проклятий по адресу язычников; в пс. 108 (ст. 13) автор молит Бога об истреблении язычников; в пс. 108 (ст. 13) автор молит Бога об истреблении язычников, в пс. 118 (ст. 7) автор желает упиться несчастьем тех, которые ненавидят евреев. В пс. 149 (ст. 6 слл.) говорится, что у верных Богу должно быть «благодарение Богу на языке и меч двуострый в руках, дабы отмстить этим оружием язычникам» и т. д. Такое мщение — высшая честь для верных Богу и т. д. Особенно же популярен псалом 137 («На реках Вавилонских»), также, вероятно, относящийся к Маккавейскому времени. Конец его в вольном переводе Языкова таков: Блажен… Кто плач Израиля сторицей На притеснителях отмстит! Кто в дом тирана меч и пламень И смерть ужасную внесет! И с ярким хохотом о камень Его младенцев разобьет! Всецело вдохновлена жаждой мести книга «Эсфири». Здесь персидский царь сперва приказывает повсеместно устраивать еврейские погромы (перенесение на эпоху Ксеркса палестинских и египетских обстоятельств последних двух веков до Р. Х.), а затем, убедившись в невиновности евреев, разрешает последним безнаказанно перебить погромщиков «вместе с их женами и детьми» (8, 11), и действительно евреи убивают в один день 75000 антисемитов (9, 17)! Такой же жаждой мести дышит книга «Премудрости Соломоновой», написанная, как я показал выше (стр. 70), при Калигуле под свежим впечатлением погрома 38 г. У автора, как мы видели, все время перед глазами параллель между страданиями древних евреев в Египте фараонов и страданиями современных ему евреев в египетской диаспоре. Поэтому, если автор этой книги после вводной фразы «Беззаконные полагали уже, что они превратили в своих рабов священный народ» (17, 2) на протяжении трех глав (17–19) с особым удовольствием расписывает ужасающие подробности мук, ниспосланных Богом на египтян, и блаженство, ниспосланное евреям, то в связи с остальной частью книги у каждого читателя должна явиться мысль и надежда, что такая же участь постигнет и в ближайшем будущем египтян и евреев, так как чаша еврейского долготерпения в это время уже переполнилась. Вся эта литература, сопоставленная с универсализмом и религиозной пропагандой евреев, заставляла ученых видеть в евреях какое-то чудо природы, какое-то сверхъестественное соединение несоединимых противоположностей. Так, Эд. Мейер (G. d. A. III, стр. 21 слл.) говорит: «Картины страшного суда вызываются, главным образом, жаждой мести язычникам, а не томлением по таинству Божию. Ненависть к язычникам — оборотная сторона стремления втянуть их в круг еврейства (такого стремления, как мы видели выше, у евреев почти не было! — С. Л.)… Ввиду своего бессилия в ближайшее время евреи охотно хоть в фантазии погружаются в мечты об истреблении язычников… Для еврейского национального духа (жажда мести) не менее характерна, чем проявляющееся в других писаниях универсалистическое мировоззрение… Такова уже вообще природа еврейства: самые высокие и самые отталкивающие взгляды, величественное и пошлое помещаются непосредственно рядом друг с другом, нераздельно связанные, причем одно всегда является оборотной стороной другого». Мы видели, что более глубокое изучение явлений избавляет нас от этой красивой, но бесплодно— метафизической диалектики: если националистически настроенный народ старается обработать в свою пользу общественное мнение окружающих (это и есть то, что называется еврейской религиозной пропагандой), то это так же естественно, как то, что он горит жаждой мести к своим мучителям. Впрочем, необходимо отметить, что ноты мести начинают звучать в еврейской литературе только в эпоху особенно тяжелых притеснений и, по справедливому замечанию Эд. Мейера, при этом евреи всегда остаются в царстве фантазии, в области самоутешения и самоубаюкивания; никогда евреи не проявляли своей жажды мести на деле, в каких-нибудь действиях. Объясняется это не «всепрощением», не «апостольской природой» евреев, а исключительно естественным подбором, своеобразно развившимся инстинктом самосохранения. Евреи, на протяжении почти всей своей истории, жили разбросанными среди иностранцев, составляя ничтожное меньшинство не только количественно, но и качественно, так как им всегда противостояли «хозяева страны», государственные организмы с выработанной военной, административной и полицейской системой, в которую они входили как иностранцы, т. е. как граждане II сорта, пользующиеся лишь отчасти покровительством закона. Если бы евреи стали предаваться жажде мести по поводу каждой ежедневно испытываемой ими обиды; если бы они стали хотя бы в случае самых тяжелых гонений претворять эту жажду мести в дело, то они, несомненно, были бы истреблены или принуждены утратить национальность уже на заре своей истории. Действительно, все произведения литературы, проникнутые жаждой мести (интересующие нас псалмы, книга Эсфири, книга Юдифи), относятся большею частью ученых к Маккавейской и после-Маккавейской эпохе, т. е. считаются написанными под свежим впечатлением самых жестоких преследований. Если некоторые ученые (Эд. Мейер, Робертсон-Смит) относят часть псалмов и книгу Эсфири уже к персидской эпохе, то только потому, что уже в персидскую эпоху, по их мнению, были такие же жесточайшие преследования, вызвавшие эту литературу. Во всяком случае, по справедливому замечанию такого знатока библейской литературы, как Каутцш (Die Apokryphen, I, 194), книга Эсфири была создана и читалась «в тяжелые времена угнетения и горя, когда национальное чувство евреев вследствие преследований чужеземных властителей подвергалось глубочайшим оскорблениям. В эти времена книга Эсфири, благодаря своему содержанию, служила источником утешения и надежды на новое чудесное спасение (ср. Эсфирь 9, 28)». Более того, некоторые места Священного Писания в эти тяжелые эпохи получали новое толкование в духе жажды мести, которого они в эпоху написания вовсе не имели. О поступке Симеона и Леви, вероломным образом истребивших население целого города, в Библии (Gen. 34, 30, 44, 5 слл.) рассказывается с укоризной, как о пятне на всем их потомстве; в книге же Юдифи, написанной в эпоху еврейских преследований, этот вероломный проступок прославляется как акт патриотизма и достойный пример для потомства: «О Бог моего предка Симеона, давший ему в руку меч для мести иноверцам» (Юдифь 9, 2, см. комм. Каутцша). Но даже в эти эпохи гонений жажда мести никогда не претворялась в дело. Мы уже показали (стр. 75), что восстание евреев при Траяне было не актом мести, а актом самообороны. Если мы внимательно вчитаемся в «дышащую свирепостью, кровожадностью и фанатизмом» (Штегелин) книгу Эсфири, книгу, которую Лютер хотел бы исключить из библейского канона, а Гутшмид назвал «крайне глупой и безнравственной» (см. Stahelin о. с., 21 пр. 1), то увидим, что все эти оценки являются результатом умышленного замалчивания отдельных подробностей книги, в результате чего получается заведомо неправильная передача содержания ее. Действительно, почти во всех научных трудах, в которых излагается содержание этой книги, вплоть до
