Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования

обряда казни 22 декабря 1849 г.:

'Вызывали по трое, след<овательно>, я был во второй очереди и жить мне осталось не более минуты. Я вспомнил тебя, брат, всех твоих; в последнюю минуту ты, только один ты был в уме моем, я тут только узнал, как люблю тебя, брат мой милый!' [331]

Внутреннюю стойкость, способность не поддаваться отчаянию запомнил Достоевский в себе и узнал в 'равнодушии' спокойно озиравшего толпу Млодецкого.

Далее Достоевский говорил, что в ожидании казни не страшна предстоящая боль, 'ужасен переход в другой, неизвестный образ'. Это, конечно, слова человека неверующего или, во всяком случае, колеблющегося в вере.

Ф. Н. Львов, вспоминая процедуру казни петрашевцев, писал:

'Достоевский был несколько восторжен, вспоминал 'Последний день осужденного на смерть' Виктора Гюго, и, подойдя к Спешневу, сказал: 'Nosserons avec le Christ'. — 'Un peu de poussiere'[332], — отвечал тот с усмешкою'[333].

Но судя по рассказу, записанному К. К. Романовым, настроения и мысли Достоевского в те роковые минуты были значительно сложнее[334].

Как мы видим, еще возможны находки и писем Достоевского к ранее неизвестным адресатам, и мемуарных записей о нем.

VI. Автографы Достоевского за рубежом

В зарубежных странах хранится много автографов классиков русской литературы. Достаточно сказать, что творческих рукописей, писем и книг с дарственными надписями Пушкина там имеется около сорока. Сотни автографов Л. Н. Толстого находятся за границей. И, конечно, особенно велико за рубежом, и, в частности, во Франции, количество творческих рукописей, писем и книг с дарственными надписями Тургенева, поскольку он не только прожил там значительную часть своей жизни, но и с молодых лет вел обширную переписку с зарубежными корреспондентами. Что же касается автографов Достоевского, то в иностранных государственных архивохранилищах и личных коллекциях их немного, хотя писатель в общей сложности провел за границей около шести лет, а начало его европейской популярности восходит к 1860-м годам.

По воспоминаниям А. Г. Достоевской известно, что в июле 1871 г., после четырехлетнего пребывания в Германии, Швейцарии и Италии, писатель перед возвращением на родину сжег в Дрездене рукописи 'Идиота', 'Вечного мужа', а также части 'Бесов', являвшейся 'оригинальным вариантом', опасаясь, что они будут отобраны на русской границе. Все это погибло безвозвратно. Но еще в недавние годы за границей находилась одна драгоценная творческая рукопись Достоевского и, по-видимому, туда же попала темными путями другая еще более драгоценная и к тому же весьма объемистая его рукопись.

Стефан Цвейг, свыше трети века собиравший интересные по содержанию автографы, 29 августа 1923 г. обратился из Зальцбурга к А. М. Горькому, жившему тогда в Берлине, с письмом, в котором просил его прислать какую-нибудь творческую рукопись собственного сочинения.

В этом письме, говоря о том, какими автографами русских писателей он располагает, Цвейг сообщал:

'Достоевский у меня представлен двумя главами из 'Униженных и оскорбленных', Толстой — двумя главами из рукописи 'Крейцеровой сонаты', — оба оригинала я приобрел перед войной, в результате больших денежных затрат и усилий'[335].

Кстати сказать, в 1914 г., до первой империалистической войны, Стефан Цвейг работал над книгой о Достоевском, которого считал величайшим писателем нового времени. Что же касается собранной им коллекции автографов, то она была замечательнейшей, так как он, по его словам, задался целью 'владеть в собственноручных подлинниках именно тем, что сделало бессмертных бессмертными'.

В 1971 г. впервые на русском языке были напечатаны главы из книги Стефана Цвейга 'Вчерашний мир', в которой он с большой любовью говорит о своем собирательстве. Какие чудесные, идущие от всего сердца слова он посвятил своей коллекционерской страсти! Называя некоторые редчайшие рукописи, им отысканные, Цвейг в этих воспоминаниях пишет, что 'всегда считал себя не владельцем этих вещей, а только временным хранителем. Меня радовало не чувство собственничества, обладания, но прелесть объединения, превращения коллекции в произведение искусства. Я понимал, что создал нечто более достойное бессмертия, чем мои собственные произведения <…> Было у меня благое намерение завещать эту уникальную коллекцию учреждению, которое выполнит мое особое условие, — выделить ежегодную субсидию на пополнение коллекции в духе моих принципов <…> Но моему многострадальному поколению не дано загадывать вперед. Когда наступила гитлеровская эпоха и я оставил свой дом, радости собирательства улетучились вместе с верой в возможность сохранить что-либо навсегда. В течение некоторого времени я хранил коллекцию по частям в банковских сейфах и у друзей, но потом, — вспомнив бессмертные слова Гете о том, что музеи, коллекции и арсеналы, прекратив движение, мертвеют, — предпочел навсегда расстаться с нею, раз уж я не мог продолжать ее сотворение'[336].

Завершает Стефан Цвейг эти взволнованные строки такими словами:

'Часть коллекции я передал Венской национальной библиотеке — главным образом то, что сам получил в дар от друзей-современников, другую часть распродал, а то, что случилось с остальным, не очень тревожит меня. Не создание, а созидание всегда радовало меня. И я не оплакиваю то, чем некогда владел. Ибо если уж нам, затравленным и гонимым, суждено было в эти времена, враждебные искусству и собирательству, научиться еще чему-нибудь, так это искусству расставания с тем, что мы когда-то любили и чем гордились'[337].

Еще при жизни Стефана Цвейга в зарубежных изданиях появлялись сообщения о некоторых примечательных рукописях из его коллекции. В 1930 г. подобного рода статья самого Цвейга была напечатана в венском журнале 'Philobiblon ('Книголюб')[338]. Здесь было, в частности, сказано, что в собрании писателя имеются три главы рукописи 'Униженных и оскорбленных'. Вполне возможно, что за границей у какого-то лица находилась вся рукопись романа или значительная ее часть и что между 1923 г. (дата письма к Горькому) и 1930 г. (дата появления статьи) Цвейг приобрел еще одну главу 'Униженных и оскорбленных'. В той же статье говорится также о принадлежавшей Цвейгу рукописи 'Крейцеровой сонаты' и дано воспроизведение нескольких строк одной ее страницы. В юбилейном полном собрании сочинений Л. Н. Толстого в 'Описании рукописей, относящихся к 'Крейцеровой сонате'' отмечено, что 'часть ценной рукописи — автограф находится у Ст. Цвейга (Зальцбург)'[339]. Было ли напечатано за границей описание принадлежавшей ему рукописи 'Униженных и оскорбленных', — неизвестно. В Венской национальной библиотеке ее нет, — значит, он туда ее не передавал. После самоубийства Стефана Цвейга и его жены в 1942 г., какие-то части коллекции, им собранной, попали, по имеющимся у меня точным данным, в Швейцарию, в частные собрания, которых там много.

К большому удивлению, в комментарии к 'Униженным и оскорбленным' в только что вышедшем третьем томе академического собрания сочинений Достоевского ни единым словом не упоминается о рукописях трех глав романа, хранившихся у Цвейга. А ведь составители должны были не только знать о существовании этих материалов, но и предпринять их розыски, тем более что в отличие от других больших романов Достоевского, из рукописей 'Униженных и оскорбленных' до нас ничего не дошло, если не считать маленького отрывка, недавно обнаруженного в московском музее Достоевского и публикуемого в настоящем томе (с. 15).

Вполне возможно, что в послереволюционные годы за рубеж была увезена полная рукопись 'Братьев Карамазовых'. О ней имеется такая запись А. Г. Достоевской в тетради, на обложке которой она написала: 'En cas de ma mort on d’une maladie grave'[340] . 'Внуку моему, Федику, я подарила на память о его дедушке полный экземпляр рукописи