подходило. Между тем, наступила пора правления потомка Токимаса в девятом колене — время прежнего владетеля провинции Сагами, Вступившего на Путь Такатоки Сокана из рода Тайра[36], и тут проявились опасные признаки необходимости улучшить повеления Небу и Земле.
Когда посмотришь на нынешнего правителя пристально, сравнивая его с древними, то видишь, что Такатоки, крайне легкомысленный в своих поступках, не обращает внимания на людские насмешки; что не соблюдая правильного пути в управлении подданными, он не думает о горестях народа; что днём и ночью находя удовольствие лишь в собственных прихотях, он позорит предков, лежащих в земле; что забавляясь с утра до вечера вещами диковинными, он стремится при жизни достигнуть погибели для своего рода.
Скоро кончилась радость вэйского И-гуна, заставлявшего катать журавлей[37], горевал и циньский Ли Сы, что мечтал поохотиться с собаками[38]; ныне Такатоки стремился к тому же. Кто видел это, хмурил брови, кто слышал, — поджимал губы.
Императором в ту пору был Годайго-тэнно, второй сын экс-императора Гоуда[39], рождённый из августейшего чрева Даттэн-монъин [40]. В возрасте тридцати одного года он, по воле владетеля провинции Сагами, взошёл на августейший престол. Во время своего царствования он был во дворце твёрд в принципах трёх уз и шести добродетелей[41] и следовал пути Чжоу-гуна[42] и Конфуция, а вне дворца не пренебрегал делами управления тьмой дел и сотней служб[43], но подражал образцам времён Энги и Тэнряку[44], поэтому Четыре моря радовались, глядя на него, а весь народ, вернувшись на стезю добродетели, наслаждался.
Во всех учениях он поднимал то, что находилось в упадке, хвалил всякое благое дело, и потому именно теперь храмы и святилища, созерцание и монашеская дисциплина [45] стали процветать, а великие таланты Ясного и Тайного[46] и конфуцианского учений — все прониклись надеждами. И не было человека, который бы не гордился теми переменами и не восхвалял бы те добродетели, произнося: «Поистине, священный властитель, дарованный Небом, это мудрый государь на земле».
2
ОБ ОТМЕНЕ ЗАСТАВ
Эти заставы Четырёх границ и Семи дорог[47] были устроены для того, чтобы оповещать о строгих ограничениях в государстве и предупреждать происшествия тех времён. Однако теперь, под тем предлогом, что из-за исключительного права на пошлины заставы приносят вред торговым связям и доставляют хлопоты при перевозках годовой подати, они были закрыты совсем и повсюду, кроме Оцу и Кудзуха[48].
Кроме того, летом первого года правления под девизом Гэнко[49] великая засуха иссушила землю. За пределами столичных провинций[50] в окружности ста
Слыша издалека о голоде в Поднебесной, государь был опечален мыслями о том, что собственные его добродетели неугодны Небу. «Если у меня нет добродетелей, — подумал он, — Небо должно винить в этом одного меня. Что за преступление совершила чернь, если она ввергнута в такие страдания?!» И его величество перестал вкушать свой утренний рис, повелев отдавать его людям, доведённым до крайности голоданием.
Но, считая, что и это ещё не может облегчить страдания народа, он призвал к себе главу Ведомства дознаний и повелел ему взять под наблюдение всех тогдашних богачей, которые скапливали рис, чтобы удвоить свои прибыли, распорядился соорудить временные постройки в районе Второй линии, Нидзё[53], где надсмотрщики сами давали бы разрешения, устанавливали цену и распоряжались продавать тот рис. Таким способом все торговцы получили прибыли, а всякий человек уподобился тому, кто имеет девятилетние запасы.
Когда случилось, что люди подавали жалобы, император, полагая, что положение народа неведомо знати, сам изволил выходить в Архивное ведомство, тут же выслушивать и выяснять жалобы и устанавливал правоту или неправоту, так что быстро прекратились тяжбы Юй и Жуй[54], розги сгнили, а в барабан увещевания ударять стало некому[55].
Поистине, это правление принесло порядок государству и успокоение народу; если же смотреть на него с точки зрения мудрости государя, её можно назвать талантом умения прославиться в поколениях, следуя за мудрецами. Одно лишь наводит грусть: высочайшая воля его немного напоминала то, как циньский Хуань осуществлял управление[56] и как чуский человек потерял лук[57]. Это означает, что, хоть и объединил он вначале Вселенную, но просвещённое его правление не продолжалось и трёх лет.
3
ОБ ИЗБРАНИИ ИМПЕРАТРИЦЫ. А ТАКЖЕ О ПРИДВОРНОЙ ДАМЕ, ГОСПОЖЕ САММИ
На третий день восьмой луны второго года правления под девизом Бумпо[58] дочь Первого министра князя Сайондзи Санэканэ[59] посвящена была в ранг императрицы и введена во дворец Кокидэн [60], дворец Щедрых наград. Тем самым уже пятое царствование женщины из этого дома назначались служить государю, из-за того, что ещё с годов правления под девизом Сёкю [61] все поколения владетелей провинции Сагами испытывали почтение к дому Сайондзи, — поэтому- то своим процветанием этот дом поражал слух и зрение Поднебесной. Не думал ли государь угодить желаниям Канто[62], особенно когда издавал высочайший указ об избрании императрицы?
Ей было дважды по восемь лет, когда она вошла в покои Яшмового дворца, чтобы прислуживать перед дверьми с золотыми петухами[63]. И весь её облик — украшение из молодых персиков, наводящих грусть о весне, плакучая ива под ветром, — был таким, что Мао Цянь и Си Ши стыдились бы за свои лица, а Цзян Шу и Цин Цинь закрыли бы свои зеркала[64]. Поэтому и государь в мыслях своих решил, наверное, что она равных себе не имеет.
Однако же тоньше лепестка государева милость: ей всю жизнь пришлось понапрасну ждать, чтобы её приблизили к яшмовому его лику. Укрывшись в глубине дворца, она вздыхала о том, что никак не меркнет весенний день, и погружалась в печаль оттого, что длинна осенняя ночь.
Когда никого не оставалось в расписанных золотом покоях, она думала о том, как справедливо писал Бо Лэ-тянь[65], что «тень от света единственного фонаря на стене, стук дождя в окно во тьме, пронизанной свистом ветра», когда исчезнет уже аромат в сосуде для возжигания благовоний, — всё это вызывает слёзы, и что
Человеком рождаясь, женщиной не родись.
Для неё от другого зависят всю жизнь
